Главная опасность разрушения Украины — впереди

С.С.Светашев

Предисловие

Если долго писать то, что нужно писать быстро, например вместо месяца – год, то обнаруживается, что за это время все или почти все те догадки, которые и толкали начать, высказаны уже другими, и не в пример в более коротких и доходчивых словах. Вы найдете в телевизионных выступлениях и интервью Рабиновича, Погребинского, Мураева, Джангирова, Татьяны Монтян и ряда других очень интересных мне комментаторов (извините, что не имею возможности назвать тут больше имен) и ясную характеристику действий сегодняшней украинской власти как безумной – кто-то даже требовал вызвать санитаров в зал заседаний Рады; и четко проговоренную интуицию похожести происходящего на 1917 год – в этом случае мне случилось услышать, с месяц назад, такие слова, конкретно, Рабиновича; и утверждения, в сторону какого именно цвета политического спектра обнаруживает тенденцию меняется, линяя, желто-голубые тона украинского активизма — и твердость находящихся сегодня на Украине в том, чтоб называть вещи своими именами, вызывает мое огромное уважение.

(Вы помните, скорее всего, откуда-то из детства «слова у нас// для главного самого в привычку входят// ветшают, как платье…». Так вот я, методом ж интроспекции, на себе наблюдал, в связи с названными или подразумеваемыми персонами, как слово уважение восстановило свой первоначальный смысл для меня, и хотя те интервью я смотрел много и подолгу, но переживается восстановление как произошедшее рывком. Я опять знаю, что это слово, «уважение», значит.)

И мысль о том, что украинская, и даже очень украинская, по началу, истерия каким-то образом пошла гулять по странам, да еще по таким странам гулять, и – по стольким странам, что всего считанные годы назад в такое никто б не поверил – тоже вам и без меня уже в этот год встречалась. Более того, уже и соответствующие ситуации, которые есть просто готовые иллюстрации мною написанному, названы и разобраны, а еще до всего они, ситуации, успели случиться. Таким образом оказывается, что доказательства тому что я только вот собрался наконец сказать – представлены другими, аргументы озвучены, и жизнь не пожалела – ну, для оживляющих чтение картинок припоминающегося – весьма драматичных тонов.

Так случающееся благополучно и само собой обоснование вашей мысли, когда обосновывают всецело за вас, и сплошь – все глубокие умные люди, я предлагаю считать новым видом научного доказательства, а именно «доказательством от приятного». Хотя в остальном, в обсуждаемом приятного нет.

Люди, хорошо знавшие когда-то меня на Украине, а теперь поддерживающие сегодняшний режим, спросят у меня, по какому праву я объявляю больным целый великий народ, на каком основании я применил выражение «убивать донецких детей» по отношению к лыцарям Европейского выбора и кто я собственно такой, чтоб мазать чуть не весь сегодняшний мир одним цветом, пусть даже и с помощью своих довольно цветистых многословных речей. Тут я сменю стиль и постараюсь ответить хоть немного коротко и ясно.

Речь ни в коем случае не идет о болезни в медицинском смысле. И дело не в том, что я в терминах патопсихологии не взялся бы судить – но в том, что мы имеем дело с совершенно новым (ну, для рассмотрения) классом социальных феноменов, к чему аппарат описания индивидуально-психических нарушений совершенно неприменим. Тут нужно говорить о том, что происходит с каждым голосом под давлением столь многих голосов. Вот, например, если на человека положить другого человека, то мысли нижнего изменят течение, если положить сверху не одного а десять, то мысли изменят течение еще раз. В этом эссе я рассматриваю, что происходит с мыслью, если сверху одного ляжет сто человек с их самыми разными мыслями – все его непосредственное окружение.

Об убитых обстрелами детях Донецка. Я хотел бы, чтоб Украина вернулась в состав России. Но я не агитирую за это, и не считаю себя вправе для этого действовать. Однако если б я и такие как я решили бы действовать, и были бы в силах, то есть объявили бы от имени всех – «все, возвращаемся!» — то тогда мы были бы обязаны тут же оговорить: «все, кроме Западной Украины». Потому что нет, и не было в 2014 году никаких сомнений, что Западная Украина бы не пошла. И не добавившие, тут же, такое были бы кретинами в геополитическом смысле этого слова. А если б Западная Украина, не расслышав ясно сказанное, или не поверив ему, вооружилась бы и обособилась, то отправившие бы войска и тяжелое вооружение усмирять львовских сепаратистов были бы убийцами ихних детей. Однако, мы не сделали такого. А вы — сделали.

Что же касается мира, то ситуация с ним я считаю такова, что пора рассматривать все возможные гипотезы. Представленное есть такая возможная гипотеза. Читающие то, что я обычно пишу, знают, что я полагаю возможным (то есть, осуществимым в принципе, для кого-то) расположиться, мыслью, в таком месте, откуда собственно видно все, и писание есть нащупывание, для мысли, этого искомого места. В отличие от мира вещей, в котором не построить зеркала, в котором отразится совсем, без исключения, все, в мире идей такое возможно себе представить, и претензия на это есть собственно претензия философии.

16 июня 2017

Теперь уже видно, что никому ни в России, ни в Украине, ни на Западе не кажется больше, что происходящее с Украиной есть нечто не первостепенное в нашем мире, так чтобы были проблемы поважнее, и еще одни поважнее тех, а по ходу решения первых и вторых с Украиной хоть как-нибудь все тоже образуется. То есть – ну хоть как-нибудь. Есть голоса, сообщающие что «украинский интегральный национализм» сыграл в Европе ХХ века настолько свою и настолько ни на что не похожую роль, что на самом деле следует извлечь его из – как мы думали еще недавно, кажется – исторической свалки всех и всяческих национализмов и рассмотреть как-то отдельно его совершенную людоедскую суть. Имеют, конечно, в виду Волынь – но не только Волынь. Говорится при этом, что нужно не дать этому явлению также остаться в тени германского фашизма, что — то присоединяясь к нацистам Гитлера, то нетерпимо обособляясь от них — украинские националисты первой половины ХХ века оказались в итоге все же скорее связаны с германским соседом, исторически – но вот именно не смыслово. При этом, если они другие, то в чем? По-моему, тут есть что прояснять. В сегодняшней Украине все так нестерпимо плохо, что вся эта гора, совокупное количество несчастья и горя закрывает собой тему другую и на самом деле гораздо более важную – если вы только согласитесь считать что есть что-то более важное чем каждодневная беспросветность для и молодых, и старых; это тема о том, в чем особенное, пока что мне кажущее ни на что похожим, качество этой вот сегодняшней украинской беды.

Представляется существенным оставить тем, кто находится сегодня в стране, вопросы многоходовых заговоров многоруких сил, направляемых несколькими почти непрерывно лающими одна на другую головами, растущими, все, ну никак вот не понять откуда, или – «на чем?» Все это нужно видеть и именовать по возможности, но тут я вряд ли могу быть по-настоящему полезен, глядя настолько издалека. Поэтому в данном эссе я не буду обращаться не только к цифрам, несравненно лучше чем мне известным всем известным украинским экспертам, но и к фактам, которые я извлекаю просто из Интернета, тогда как находящиеся на Украине каждый день извлекают их буквально из себя, как воткнувшиеся щепки или осколки разлетевшегося стекла — а вместо этого попробую сосредоточиться, в общем-то, на некоторой своей интуиции, или же на смутном чувстве в отношении того, что вся эта смута мне неясно напоминает – «вообще». Вот что за эйдос, или не эйдос, стоит за всей многоликой, но стабильно создающей (потому что тут не скажешь – «раз за разом освежающей») один и тот же неотвязный привкус у всякого небезразличного наблюдателя феноменологией украинской реальности последних лет (но вот не только трех лет) – очень бы хотелось уяснить. Слово «феноменология», как я вижу, я только что использовал в значении в котором оно существовало в советской психиатрии. Но, в общем, на следующих страницах мне по любому не отойти далеко от ее, этой дисциплины, тем.

Нам нужно объяснить несколько наблюдаемых вещей:

1) Почему люди, вызывавшие наше – умеренное, а потому вроде бы вполне разумное – доверие, так неумеренно, так масштабно нас обманули – и Ющенко тут был первый?

2) Почему безмолвствует народ, сначала давший лишить себя культуры, ее связанной с Россией части, затем родного русского языка, затем работы, затем здравоохранения (то есть, считайте, здоровья), затем вообще средств к пропитанию – и далее, как следует бояться, не оспорит и отъятие жизни? Так, что это выглядит как фрейдовский Танатос, но в масштабе страны, словно население Украины решило умереть; не его избранные руководители – они решили украсть денег, убежать за границу и потом когда-нибудь умереть уже там – но народ, так кажется, решил умереть просто где он есть?

3) Почему такая безнадежность в голосах, на лицах, в действиях Рабиновича, Мураева, и еще нескольких подобных людей, — что не повторяет предыдущего вопроса: конечно они видят, что на их глазах украинский народ приуготовляется к тому, чтоб и дух – вон; но вот почему эта растерянность так читается, а не просто лишь видна? Или, сказать по-другому – почему этих людей так «заело», они повторяют в своих студиях, на своих разоблачительных эфирах, все новые факты, но тем же одним способом или тоном — поскольку больше экспрессии в речь добавить уже невозможно?

4) Почему не сработали ожидания Запада, Обамы в итоге, что если украинцев простимулировать – пообещать, поддержать, они без особого промедления переоформят Украину в кандидата на еще один штат США? То есть понятно почему хотелось; учитывайте что и опыт есть, имеется такой один полу-штат, присвоенный себе США лет уже сто назад; это – Гавайи. И не думайте что «полу» тут значит «стакан почти пустой», как раз это значит «почти полный», этот незавершенный статус великая ценность, потому что когда надо там есть американские законы, а когда надо их там нету, и когда надо президенту Обаме все же где-то родиться, в приделах США, так оказывается что он появился на свет в госпитале в этих благословенных местах, и может показать американцам на специально организованном телевидением шоу, то есть со сцены, свое Свидетельство о рождении. А когда государственные следователи по запросу Конгресса (потом было следствие, по вопросу «подлинное ли представленное свидетельство») отправляются в те места, местные власти заявляют им, что работать не дадут, потому что у них там свои законы — а следователи обнаруживают что бланки, ну точно как обамовский, для Свидетельства о рождении, там продаются заодно с бананами и писчей бумагой в мелочной лавочке возле госпиталя на углу. И это при том, что в остальных штатах США степень защиты у бланка для Свидетельства о рождении просто чудовищная, не меньше чем у Свидетельства астронавта. (А, на самом деле, больше – отчего бы нам, читатель, не пошутить так? Я имею в виду 200 кг лунного грунта, конечно.)

Так вот понятно почему хотелось — но вот не получилось почему? Увидьте, что ожидания эти сейчас скрываются, но не имея их невозможно было бы начинать именно так, как начали. Нет преувеличения в словах что, организуя кризис на Украине, Обама разрушил Евросоюз – что не приснилось бы ему и в страшном сне; но почему такой поворот виделся всего три года назад как не мыслимый – а не просто как невероятный?

5) Почему Россия тоже не ожидала ничего подобного, иначе бы президент Путин бы свержения Януковича не допустил – или же, в другом случае, Украина уже той весной вернулась бы в состав России, и почему россияне и руководство страны столь едины в способе себя вести по отношению к этому сегодняшнему феномену, всему происходящему с Украиной, стараясь в эту сторону насколько возможно не смотреть – как стараются не смотреть не в сторону серьезно больного, и не в сторону умирающего на его одре, но в сторону сумасшедшего?

6) Почему Янукович вдруг, неожиданно для всех, убежал – и при том совсем незадолго до бегства, в январе, говорил Кучме, выступавшему тогда посредником в примирительных переговорах, что не хочет задействовать армию, потому что «совершенно не видит с кем на Украине воевать»? Я слышу в этих словах этого совершенно несимпатичного мне криминального человека совершенно человеческие нотки естественной человеческой же не-людоедскости, само собой существовавшей симпатии к людям Украины, вообще, как «своим». Мы оказались в столь плохих, в душевном отношении, «местах», столь дурно все происходящее и столь подступает тут дурнота, что справится с этим мы сможем, только привлекая весь наш культурный и цивилизационный багаж, а никакие уже не «верхи» — вот если б корабль в океане, который болтает так, что мачты почти ложатся на воду, можно было б прямо тут догрузить для устойчивости балластом, то догружать надо было бы не исключительно отмеренными чугунными чушками философских сентенций и свинцовыми кирпичами мировоззренческих приоритетов, а просто всем что имеет, для нас, вес. И вот совсем не шутя я напомню вам, как имеющий вес, эпизод из – вовсе не легковесного на самом деле – важного для нас, не только вообще, а и специально для тем хоть отчасти «про Януковича», фильма «Джентельмены удачи». Там человек со смешным отчеством, которое нам сейчас только б мешало, говорит слова «Так то бензин, а то – дети». Так вот я слышу в приведенных Кучмой словах Януковича то, что и в фразе из фильма; для не киношного, а живого человека этого типа срывать шапки в туалете и бензин разбавлять это одно, но дети это другое. Те же, что гнались за ним, убегающим к вертолету, стремительно двигались к тому, чтоб бомбить потом донецких детей. Я хочу сказать, что скорее всего совсем нетрусливый человек Янукович, исходя из его жизненной траектории я б другое не предположил, был обращен в бегство не рациональной угрозой жизни, а чем-то другим, что ему, человеку с натренированной в тюрьме интуицией, тогда увиделось в происходящем. Я хочу конечно знать, что это было – или же удостовериться, что я не прав; что просто очередная снятая шапка оказалась не по Сеньке, и прочее.

7) Что за странная история с Минским процессом, когда все дальнейшие объяснения Украины, почему с их стороны не выполняют, выстроенные по формуле из книжки моего детства про хаджу Насредина, то есть что «во первых я вообще не знаю никакого горшка, во вторых когда я возвращал он был целый, а в третьих когда вы его мне одалживали — он уже был треснутый», заслуживают ведь и в самом деле того чтоб попасть во все учебники по дипломатии – то есть, успешной дипломатии, если конечно считать успехом приведение всех, кто слышит такое, в состояние некоторого ступора (или может быть — подавленности)?

Нам нужен один ответ на все эти вопросы. И вот какой ответ: он должен еще показать нам как все перечисленные проблемы порождаются тем «одним», которое упоминается в этом ответе, и как это же «одно» подсказывает и общее решение для всех наших проблем.

Исходная интуиция будет такова: люди попали в логическое смысловое противоречие, общее сегодня для всех связанных исторически жителей Украины и жителей России, то же и для для лидеров Украины – но принявшихся, и именно для преодоления такого душевного состояния, активно воровать, и для лидеров России, именно преодоление его находящих в своей помощи Донбассу, оружием, и в своей помощи жителям остальной Украины, то электроэнергией, то нефтью, то газом со специальными ценами на него, но помогающими характерным образом неактивно, как бы не столько нерешительно или непоследовательно, сколько – и я не случайно воспользуюсь тут уже один раз прозвучавшим словом – растерянно.

Это смысловое противоречие, если думать что оно во всех случаях одно, нужно хорошо разглядеть в каком-нибудь единственном его проявлении, и потом приложить, как объяснительный принцип, к остальным перечисленным ситуациям. Если исходная посылка верна, то экстраполяция всякий раз удастся, и всякий раз произойдет уточнение.

Я возьму в качестве такой отправной точки ситуацию первого Майдана. Произошло вот что: люди, которые настаивали на том что только законно избранный президент может и должен руководить страной, и демонстрировавшие степень своей уверенности (даже, казалось мне, веры) в это готовностью парализовать жизнь столицы (а тем самым государственную власть, и жизнь государства), и показывавшие также и то (ну, показывали некоторые, но как бы от имени многих), что они готовы если понадобится и умереть, чтоб страной правил исключительно законно выбранный президент – через десять лет свергли совершенно законно избранного президента, и именно – парализовав для этого жизнь страны. Тут важно и то, что Янукович был именно тем человеком, кому конкретно говорили (кричали, собственно), и к кому обращались заочно, говоря, что чтобы иметь законное право быть законным президентом, нужно быть законно избранным. И вот когда именно эти люди свергли Януковича, избранного, я должен сказать, ими так, как они называли «избрать законно», у жителей Украины нечто произошло в голове.

Рассмотрим эту тему подробнее. История с последним Майданом берет начало в истории первого, в истории перевыборов президента – то есть, переголосования на Украине в 2004 году. Для понимания действительного смысла этой истории решающее значение имеет тот факт, что выигравший в первом голосовании у Ющенко с перевесом в 2% голосов Виктор Янукович при переголосовании проиграл тоже на 2%, что не просто не есть свидетельство существования тех фальсификаций на первом голосовании, «носивших системный характер», то есть фальсификаций, не поправимых отменой результатов на отдельных подозрительных выборных участках и переголосовании только на них.

Эти переменчивые два процента есть совершенно неоспоримое свидетельство незаконности, как стало мне только много позже ясно, состоявшегося переголосования.

На этом моменте я буду строить многое на последующих страницах, и мне нужно привести тут все к полной ясности. Ющенко и люди добивавшиеся его победы утверждали, что власти (тогдашний президент Кучма и его администрация, проводившая выборы) существенно исказили волю народа, масштабно и по всей стране подделав сведения о том, как люди проголосовали на самом деле, при исходном голосовании, выбирая между Януковичем и Ющенко. Эта агитация легла конечно на подготовленную почву. Много значила криминальная юность кандидата Януковича, я не говорю только о раскрученности темы, но и объективно, сама по себе. Много значило то что Янукович — ставленник Кучмы, тогда как раз где-то прятавшего от нас голову Гонгадзе. Но мне предстоит указать вам на некий качественный, смысловой скачек. Только вот это не скачек «к» смыслу как способности – вот теперь — видеть значение чего-то для чего-то, а скачек к утрате способности такое видеть. Граждане страны эту способность несчастным образом утратили, или повредили тогда.

Беспрецедентность ситуации, переголосования, проведенного вопреки Конституции, обосновывалась якобы неоспоримыми сведениями о беспрецедентных масштабах совершенного подлога бюллетеней. Эта связь двух «беспрецедентностей» очень важна, ее нельзя разрывать, а нужно рассматривать повнимательнее и поподробнее. И мы увидим, что это на самом деле одна и та же единственная «беспрецедентность» — в том смысле, что беспрецедентность ситуации в стране, связанная с якобы «системными нарушениями» в следовании воле народа, то есть не вызванная подлогами, а сделавшая их возможными, и стала, как фактически выходило, беспрецедентностью, которая требовалась от ответных шагов всего общества в целом. Вот точно так же когда «война», то объявляется «военное положение», сущностно отвечающее именно войне, которое и есть собственно война или как минимум борьба, но только борьба с радиоприемниками, которые изымаются, и с пораженческими настроениями, которые пресекаются. «Военное положение» есть распространение ситуации войны на другие области страны и другие сферы общественной жизни. На все области и на все сферы. Когда имеет место природная катастрофа, то объявляется «чрезвычайное положение», во всех сферах мы обязаны тогда действовать так словно там тоже все горит. Так вот как мы тогда обязаны поступить, когда объявлено и уже вовсю действует «военное положение» и мы узнаем, что самой войны нет и не было, что нас обманули про войну? Вот точно так же, как вы подумали сейчас, мы должны были действовать после объявления того, что Ющенко набрал всего на 2 процента больше. Я совсем не сторонник Януковича и при агитации на тех выборах действовал против него. Однако после объявления того, с каким ничтожным перевесом Виктор Андреевич победил, его избрание в результате переголосования стало нелегитимным. Если б мы тогда поняли это и нам хватило бы мужества извиниться перед нелюбимым и неуважаемым нами, конкретно, Януковичем и признать его президентом, мы спасли бы страну. Мне это ясно сейчас, и если вы не думали также сами раньше, то мне кажется что сказанного достаточно, чтоб вопросов о стране не осталось. Но мне потребуется предпринять гораздо более внимательное рассмотрение в общем-то того же самого, чтоб показать вам, что признав тогда, в 2004 году, свою неправоту перед Януковичем, мы спасли бы не страну, а украинцев.

Вот спросите себя, так ли, что когда оказалось что голосов за Ющенко совсем не столько в итоге, чтоб можно было до того всем так кричать, то мысль была – «ну зато хоть хорошо что выбрали»? То есть так, да? Так это тогда ведь «ну ничего что оказалось что войны нет, зато хоть военное положение есть!» Сограждане! Мысль должна была быть: «плохо что нас поначалу обманули про «нарушения, которые носят системный характер», но хорошо что в итоге прогнали обманщика»; но ведь не было этой мысли.

Просто на всякий случай я все же скажу, что колебания настроений граждан естественным образом велики, и в любой стране мира в любой общественной ситуации переголосование через три недели просто непременно покажет результат на 2-3 процента другой. А переголосование со скандалом, когда уже завоеванная победа отнимается у сторонников одной линии, и другой стороне дается неслыханный повторный шанс, неизбежно вызовет потерю охоты идти еще раз на участки у части из тех, кто ведь уже победили, и приведет голосовать всех — вот тут, без исключения — тех, кто уже практически проиграли, и еще тех их единомышленников, кто тогда случайно не дошел. Если вы согласны с такой логикой – так ведь тогда выходит, что не только «системной», но даже вообще сколько-нибудь различимой, в терминах «сколько процентов», фальсификации, когда победил Янукович, не было вообще?

Да, конечно, не стоит говорить серьезно о возможности тогда увидевшему результаты переголосования Януковичу отстоять свое право на президентство. Но тут облегчения не намечается – напротив, именно потому что про такое невозможно говорить серьезно, разговор про все остальное становится по-настоящему серьезен. Я не могу утверждать, что Ющенко, заявлявший, что ему совершенно точно известно о «системных нарушениях» просто чудовищного масштаба, меня и всю страну обманул. Теоретически возможно, что он сам жертва обмана неизвестных, как-либо фальсифицировавших для него «точные» сведения о якобы решительно изменивших ход исходного голосования подлогах, и толкнувших его клясться перед гражданами – кажется, даже положив руку на сердце? Но вот дело в том, что поняв, что он президент по случаю, но не по праву, Ющенко был уже обязан совершенно изменить свою риторику – чего бы ему это ни стоило в личном и в политическом плане – и (если, думая о гражданском мире, он не мог бы признать даже и невольного обмана – «ну что уж теперь говорить», да?) во всеуслышание объявить, что голоса за два возможных направления движения страны разделись практически поровну, и что ему остается стать президентом строгого уравновешиваемого компромисса, что только одно могло б тогда начать значить – президентом всех. То, что новоизбранный президент Виктор Андреевич Ющенко, увидев все что мы увидели тогда, и понимая что мы обсуждаем теперь — вместо твердого, решительного, я скажу бескомпромиссного сворачивания на путь компромиссов со своей про-Западной и откровенно западенской избирательной платформы, закусил удила и полетел в свое светлое националистическое будущее, насильно волоча за собой как минимум полстраны, есть состав преступления.

Преступление предполагает нанесение вреда, который может быть как-то описан, определен – только потом его можно измерить, а еще потом исправить. Теперь, в этой тачке нашего продвижения, я бы определил свойство и индивидуального сознания украинцев, возникшее или хотя бы проступившее вполне в тех обстоятельствах 2004 года, и вполне поработавшее уже в 2014, и (наверное) свойство массового сознания как «нечувствительность к противоречию, возведенную в квадрат». Сказать, что «черное это белое» — есть противоречие, как таковое нестерпимое уже для ума. Но сказать, что «белизна это и есть доказательство ее собственной черноты» — ну, доказательство, нужное для сомневающихся – это уже возвести все в квадрат. «Такие условия, дуся, душа не принимает» — говорил, вы помните, монтер Мечников Остапу Ибрагимовичу Бендеру в ответ на формулу «сегодня стулья – завтра деньги»; а ведь сын турецко-подданного не говорил чего-нибудь вроде «сегодня мы все у тебя забираем и все вокруг разрушаем, а завтра наступает твоя счастливая жизнь». Благословенный воздух Крыма, где происходил разговор, не сочтите за насмешку, видимо как-то подпитывает способность мысли даже у самых обычных людей, не давая им, умственно же, споткнуться из-за логической подножки, повалившей через 90 лет после описанных Ильфом и Петровым событий чуть не всю материковую Украину. Вот представьте только, теперь, Бендера, говорящего работнику сцены – «Ну, так тогда несите вообще без денег!» Или – «вообще без пенсий», он должен был сказать?

Но это не совсем, видите-ли, «возведение в квадрат». Попробуем еще так: «А давайте считать, что я вам деньги уже дал?» Однако и такой вариант недотягивает – перед вами тогда человек, считающий вас безумцем, но не безумец сам. Чем же нашему герою еще добавить, дожать? «Вы должны мне дать сейчас стулья, потому что мне надо, а про деньги не спрашивайте, забудьте совсем, раз вам деньги нужны». Получилось кажется, читатель? Сам я определенно доволен. Но вот если правда получилось – то что? Получилось создать ситуацию понимания, когда нечто предъявлено в качестве опровержения собственного существования. Так вот в 2014 году было где-то так: «Мы ради воцарения порядка разрушим сейчас порядок, и мы должны это сделать просто как порядочные люди». И еще так: «Мы будем сейчас поджигать милиционеров, живых людей, и это потому что мы не можем более переносить жестокости властей — и вот этих милиционеров тоже, стоящих в своем оцеплении вообще без движения, длящуюся жестокость сейчас».
Еще раз: «Нельзя, значит можно» — это бред. «Нельзя, значит нужно» — это бред в квадрате.

Когда-то так можно было шутить, но только при условии, если жизнь совершенно, совершенно другая, чем та жизнь которую мы живем. Вот встретилось мне в одном из писем совершенно частного, ничем не прославившегося, лица, англичанки второй трети 19 века – «Этот слон есть величайший слон в мире, за исключением слона, о котором я сейчас в этих самых словах говорю». Они так шутили тогда, совершенно к слову, это из письма к знакомой, бытовые темы; Кэрролу было много чего почитать, прежде чем он сам написал про Алису. Прошло 180 лет как написано то совершенно приватное письмо; и вот Украина сегодня чуть что зовет Англию в свидетели того, что конкретные преступления на территории страны совершает Россия – ее зловещие имперские активности особенно видны по тому, как хорошо спрятаны концы в воду, как ничего совсем, вот абсолютно, не найти – как например в недавнем случае с пожаром на больших военных складах. В конце того же 19 века, в самом конце, Марк Твен в своих США утверждал – было у него такое произведение, «Письма с Земли», где он нашел повод давать, для тех к кому уходят письма, характеристику человеческому роду вообще, вот «людям» — что если б человек не мог постоянно использовать свой трезвый разум, он не вынес бы такого и полгода, как невыносимого мучения, настолько естественно человеку мыслить самому, хоть много разума досталось ему, хоть нет. Марк Твен атеист и смеется, начав так, над Раем христиан, в котором согласно учению не придется уже думать целую Вечность. Не кажется ли мне, что происходящее сейчас на Украине имеет своей составляющей ситуацию, когда очень многие люди таки оказались способными не использовать, совершенно, свой разум – и длится это уже совсем не полгода? И Украина при таком положении дел хочет убедить США, ее интеллектуальных лидеров, и ее простых граждан, в том что она солидный геополитический партнер.

Вернемся еще к словам про слона. Даже шутить о драматическом нарушении логики, обвале рассудка, может только тот кто защищен дважды. Очень упорядоченной и разумной предстает в упомянутых письмах частного лица жизнь, и к тому же никакого слона, о котором речь, совершенно точно нигде поблизости нет. И в Англии 1835 года нет вообще, может быть, еще из Индии не привезли. Что-то в нас обычно не дает нам еще до всего начать думать так, как в словах про слона, но всерьез, и еще что-то не позволяет испугаться, рассматривая сказанное о невиданном слоне даже и со стороны, только со стороны – и только потом уже нам становится смешно. Это важно, потому что даже хорошо уравновешенному английскому уму лучше не высказываться таким образом, но не шутя и об своей текущей жизни. И тем более в отношении очень волнующего, даже – пугающего, в жизни сейчас. Я как психолог не рекомендую так играть.

Искомый «объяснительный принцип» теперь стал яснее; пылкое настояние на опровергающем само себя утверждении (за – просто одной из возможных — формулой которого даже не надо лазить в написанное по-английски, по-русски это называлось «в Рай дубиной загонять»), да еще демонстрируемая готовность ради такого настояния и умереть, и убить – это то, что повергло большинство граждан сегодняшней Украины в психологический ступор, в котором оно, большинство, пребывает и сейчас. Ступор возник при буквальном, ну почти буквальном — не прочтении даже, а выполнении — этой метафоры, словно понятой как инструкция. Разве что Евросоюз описывался как почти что Рай, но дубина и действия ею ведь наблюдаются совершенно однозначные? Попробуем теперь расширить круг рассматриваемых тем; что еще из общественных и политических явлений на Украине может получить объяснение, если искать в них проявление того что я называл «психологическим ступором»?

1) Длящаяся без конца война. Несмотря на то, что никто из находящихся
на линии фронта (то становящейся «линией разведения сторон», то опять территорией боевых действий) — по крайней мере после Яловайска и Дебальцево не рассчитывает победить, в любительских роликах ЮТУБа вы можете увидеть людей, которые уверены что вот тут им надо быть, и вот туда – стрелять. Обращает на себя даже еще и нарастание неверия ни в какую победу, нарастание ненависти к сегодняшним властям Украины, нарастание угроз пойти на Киев, с Порошенко спросить – но нет даже наметок вопроса «а что мы тут делаем?»; а ведь должен быть вопрос даже более общий – а почему мы оказались тут в 2014 году? И нельзя ожидать что этот вопрос не задается из страха сказать; эти люди чувствуют отчаяние, так это и называют, а это значит что сдерживающие механизмы не смогли бы сдержать. То есть, есть причина исключающая вопрос, или, что то же самое, есть какое-то объяснение что на самом деле они (я имею в виду людей не участвующих ни в каких коррупционных схемах на пропускных пунктах) тут потеряли. В этом случае, конечно вернее будет сказать – «что нашли».

Теперь смотрите: прежде всего, отфиксируем еще раз основания для уверенности, что не так, чтоб эти люди просто не сказали в камеру что они думают; в структуре речи, в том как в тех роликах ЮТУБа эти люди воплощают себя (не выражают себя только, а есть, живут) пропусков нет. То есть это не внешняя либо внутренняя цензура. Эти люди, говорящие о том как все тут в окопе неправильно и плохо, не рассчитывающие победить, не ждущие – не прозвучало это – наступления противника вглубь Украины при этом почему-то чувствуют, что им тут самое место. Тут, в окопе, стреляя и под огнем. «Самое» тут значит самое лучшее; чем же именно равно плохи все остальные места? Тут для них место потому, что нигде больше, так они понимают это, для них места нет. И я не про дома – у всех, я думаю, есть семьи; я про место откуда смотреть; глядя откуда жизнь могла бы казаться осмысленной. Только если «на нас напали русские» – можно не думать больше ни о чем. Во всех остальных случаях не отвязаться от мысли «Зачем мы подожгли Украину?»

То есть видеть происходящее в перспективе – не кончающейся, тогда, внешней агрессии – это избежать, то есть каждый день избегать осознания того, что дом, в котором ты жил, сгорел, и ты тоже помогал поджигать. Тут нужна прямая ясная цель, так что б про остальное – потом. Ну, и недостижимая, а то ведь и правда придется когда-нибудь потом все равно подумать.

2) Обращает на себя внимание — не меньшее, чем несгибаемая
бессмысленность военных активностей – необыкновенный подъем коррупции и воровства. Конечно, не в окопах, а в администрациях всех уровней. Я не могу найти слов для описания того, как сильно это обращает на себя внимание даже если смотреть со стороны, извне страны, только читая что можно найти в масс-медиа, совсем не будучи затронутым лично. Стоит задуматься.

Ну, воровство. Ну, коррупция. Ну, неверие в будущее Украины, когда каждый достаточно энергичный для того, чтоб занять какую-то должность (что ведь не легко) уже по определению должен быть достаточно энергичен и для того, чтоб успеть добежать до Украинско-Польской границы, когда все упадет, и каждый день принимает любые решения исходя из ответа на вопрос – «что я тогда смогу иметь с собой?»

Ну добавим сюда еще – позволим себе и такое преувеличение – что все воры и мздоимцы верят в Запад, смешно было б конечно сказать – «в Западную демократию», но в то, что с деньгами – уж сколько на день неизбежного бегства Бог пошлет – они смогли бы там за границей Евросоюза жить хорошо.
И вот больше я уже не придумаю чего добавить – а всего перечисленного все же недостаточно, чтоб объяснить наблюдаемый эффект. Выглядит так, что людей просто магнитом тянет друг к другу, и именно для заключения преступных сговоров. Я об сговорах по расхищению госбюджета и вообще по использованию должностного положения в личных целях.

Вот чем такая активность может быть нужна человеку не ради успешного бегства с мешками и семьей, а сейчас? Деньги – совершенно однозначная вещь. Самая непротиворечивая на свете. Противоречия отслеживаются ежедневно и устраняются путем изменения курсов валют. Тут еще важны знаки после запятой – сейчас я имею в виду не для точности обмена, но для решения совершенно другой задачи. Что вы в своей жизни видите как столь точно измеряемое, столь точно известное (ну, «сейчас про сейчас»)? Напряжение в розетке – не измеряется с точностью даже до третьего знака после запятой. Температуру за окном? Пляшущий без отдыха курс и так примагничивает сознание, как факир, но особенно же будут думать про них, про деньги, те, кому нельзя чем-то не занять себя. Вот все выглядит так, словно красть деньги из бюджета Украины каждую минуту нужно потому, что это целебно, или хотя бы купирует нечто «на сейчас». У купюр обнаруживается свойство купировать, извините за каламбур.

Так не про всякую страсть можно сказать, большинство страстей смешно представить как лечение себя «от себя», но я веду к тому что с деньгами у должностных лиц в сегодняшней Украине все совершенно по-другому, это вовсе и не страсть — и слова вроде «клептомании», которые в ходу у сегодняшних критиков власти, к сожалению не помогают а только запутывают. Главным тут оказывается самокорректирующаяся, без малейшего нашего участия то есть, самотождественность, первый закон формальной логики А=А можно было б еще с большим основанием записать как $=$, и мы просто не знаем как бы тогда все пошло бы в мире начиная еще с Аристотеля. Но только это вот названная незыблемая несомненность «сейчас» и есть самая дальняя точка от предельно большой внутренней противоречивости мыслей (и противоречивости действий и противоречивости слов), с выявления которой, говоря о событиях 2004 года, мы начинали разговор.

Именно нарушением этого первого закона формальной логики, А=А, и являются все те лозунги Майдана, к которым я апеллировал, и вспомогательные самодельные конструкции безумной мысли, которые я вашему вниманию предлагал, чтоб как-то донести идею. Этот закон формальной логики значит, в частности, что то, о чем мы начинаем говорить, остается тем же самым, понимается нами также, в неизменном смысле, когда мы договариваем свое. Когда говорят, что «для утверждения закона и порядка в стране нужно свергнуть законно избранного президента этой страны», а вы слушаете с пониманием, то это чувство понимания берется в самом начале от того, что говорящий апеллирует к устойчивому набору ценностей – держава, конституция, порядок, президент. Но когда вы дослушиваете фразу до конца и кричите в ответ, ведь может же быть такое, «Слава Украине», то держава, закон и президент уже не относятся к тому, что вы отправляетесь утверждать, от всего исходного остается только «порядок»; стоит ли удивляться, если это будет уже, хоть отчасти, новый порядок?

То есть если я говорю «кусок сахара попал под ложечку, так что кусочек ведь был совсем маленький, а мучений потом было много, и синяк очень долго не сходил», то из начала предложение вы были вправе заключить, что «под ложечку» это про место на чайном блюдце, ситуация чаепития, что-нибудь про то, как ребенок с диабетом съел-таки кусочек — но вторая часть фразы возможна только если «под ложечку» это про место на теле, ситуация, значит, взрыва на сахарном заводе, другие проблемы. «Ложечка», о которой заводился разговор, как раз не равна «ложечке», про которую я договаривал. Вы не отправитесь ничего решительного делать, услышав такое, как я придумал, про сахар — а, напротив, застынете в глубоком недоумении. Но вот политические лозунги, устроенные так же, приводят к тому, что люди не идут – но бегут действовать решительно. Так все с майдана Независимости бежали в сторону резиденции Януковича. И синяк, но вовсе не под ложечкой, уже очень долго не сходит у всех, кто бежал, и еще кто это видел по телевизору, и еще у всех без исключения кто жил тогда в стране. И каждый, как может, занимается самолечением. Твердое знание о том, что денег закопано в огороде уже больше (как сказал бы соответствующий человек сам себе: «Да! – тупых денег, и – тупо закопано!»), оказывается для такого сознания просто-таки якорем, держащим на месте – а может и спасательным кругом, держащим на плаву.

Но только тут важно не допустить снижения: дело не в том, что люди, не верящие и не верившие никогда в Украину, разворовывают бюджет – такие люди есть везде и всегда, хотя времена для них бывали разные. Я сейчас именно о людях, которые и верят и не верят, что Украина выровняется, и даже я предположу, что они и верят и не верят, что они вот сейчас воруют. Взялось это от «Мы должны ради торжества Закона сместить законную власть, и такие наши действия совершенно законны». Человек который имел какую-нибудь такую мысль и сбился на этой мысли, и кто с тех пор все время готов соскользнуть на такой паттерн мышления, если нет совершенно внешней и абсолютно твердой (вот – чтоб вне сомнения) опоры, будет так нужен другому такому же, то есть конечно взаимно, и измеримость, исчислимость того что удалось вместе украсть тут критически важна. Нет для вас лучшей пары для того чтоб без устали пилить государственные средства двуручной пилой, чем человек, который как и вы ни за что не хотел бы остаться наедине со своими мыслями. И — про пилу это не для красоты сказано. Если вы пробовали работать этим инструментом, что возможно только вдвоем, то вы знаете, что это занятие есть удивительно исчерпывающее выражение полнейшей зависимости каждого от того, вполне ли второй сосредоточен только и исключительно на том что вы делаете вместе. Не думать о себе, отвлекаясь от мрачных мыслей, удастся этим людям, позже, и на лесоповале; но разработка денег, а не дров тут дает обсуждавшуюся точнейшую измеримость несомненного результата, и в смысле именно общечеловеческой ценности, какую имеют деньги.

3) На очереди теперь такая совершенно удивительная вещь, как
активность власти в вестернизации Украины. Не просто не нужно специально высматривать – но отвлечься вниманием невозможно от картины того, как о своем праве с достоинством оттолкнуть «руку Москвы» в 2014 заявляли те, кто тут же принялся лобзать руку Вашингтона. Сейчас вы скажете может быть, что это от отчаяния, или от страха ответственности, если все качнется назад, которую лично я представляю себе как десять лет Колымы для тех, кто разжигал этот пожар на Украине, и по пять тем, кто помогал разжигать. Тут за что угодно схватишься, это правда, на манер того как фюрер, если верить советской пропаганде, даже к оккультистам и магам посылал, когда наши были уже в Евросоюзе. Но все сказанное ранее позволяет, мне кажется, уклониться от простого объяснения. Действительно, во время «революции достоинства» надежд было в сто раз больше, чем сегодня, а страха не было вообще. И при этом те, кто говорили тогда о Достоинстве – подняли лишь немногим позже в Парламенте вопрос о легализации проституции, и главный аргумент был про пополнение казны. И нельзя оспорить того, что женщины, родственницы в том числе тех, кто гордо не хотел российских денег – кредитов на развитие экономики, заказов от российских предприятий, совместных конструкторских проектов в авиационной и космической областях – теперь работают в публичных домах по всей Европе и шлют домой средства для поддержки близких; вообще же, присланные находящимися на заработках украинцами внутрь страны деньги стали – на самом деле – чуть не главной опорой государственности сегодня. И те, кто наотрез отказывались говорить о русском как втором государственном языке, аргументируя это тем что в стране, которая называется «Украина», государственный язык должен быть только украинский – заполнили телеэфир корейскими фильмами на английском, и везде вешают английские вывески, и гордятся этим.

Это все настолько на виду, что не интересно ни продолжать этот ряд, ни читать получающийся список. Посмотрим, смогу ли я отыграть назад ваш интерес своим выводом.

По-моему имеет место ситуация, когда частные лица, принимают ли они решения воевать или воровать, но ищут и находят опору в отношениях с находящимися рядом живыми конкретными людьми, которые такие же, и понятно – кто; которые хотят того же, и это желание названо; которые действуют так, что результат действий ясно виден – есть он или нет, и измерим – хоть в количестве полученных долларов, хоть в конвертируемой валюте под названием «поддержка электората», хоть в цифрах нанесенных противнику военных потерь. Пока я говорю о фактических человеческих потерях. Но есть еще патроны. Число тысяч растраченных патронов в каких-то случаях может иметь совершенно разный смысл для разных людей – мне передавали рассказ человека бывшего солдатом ВСУ и сидевшего, совершенно точное слово, в окопах в прошлом 2016 году; сидят день, не выглядывая – в конце командир командует: «так, все идем растрачивать (!) патроны» — и они идут (ну, к краю окопа) – и выстреливают в никуда, в воздух дневной боезапас. Однако расход тех самых патронов для забравшихся, социально, на ступеньку выше и потому не попавших в сам окоп уже и есть «интенсивность боестолкновений»; не в том смысле что они действительно не знают, что происходит на самом деле – но в том, что полное (и намеренное) подчинение своей душевной жизни «бумажной» логике, называемое бюрократией, уже становится осуществимо (оно осуществимо и в случае военных бумаг, отчетов и реляций) – а это опять подчинение себя чему-то. Тут важно что — хоть чему-то, тут уже кто что нашел. Имеет место практическая сосредоточенность вместе с немногими (ну, в каждом случае с другими) живыми людьми непосредственно рядом — именно так в Украине воруют, и воюют именно так – по очень живой, совершенно частной инициативе, или нечто такое, второй полюс, в котором бюрократическая растворенность и затерянность конкретного субъекта есть только часть. Этот второй полюс — полюс не людей, но организаций и структур, и это полюс, где слом не внутри индивидуального сознания участника жизни такой структуры, человека, но снаружи.

То есть этот гипостазируемый нами обратный полюс – полюс институций, порождаемых ими документов, «мыслей» в их «головах». И вот – если мое рассуждение верно — противоположностью более или менее успешному бегству от мыслей известного устройства будет участие в безостановочном их (мы говорим об плодах «мышления» институций) продуцировании. То есть конструирование тем, идей, идеологических принципов, что будет потом превращаться в действия организаций и государства в целом. И украинское государство именно таково! То есть все перечисленное выше – перевод Украины на английский язык теми, кто кричит что не может быть русского, так как «одна (украинская) нация – один язык» и прочее есть действия, несущие на себе след всегда одним и тем же образом устроенной, интересующей меня сейчас – но в этом случае государственной — мысли.

Имеем, что место функционера, даже самого большого, равно как и активиста, даже самого маленького, в структурах строительства «новой Украины» это всегда, в каждом случае как бы единственное тихое место имеющееся, мы слышали, в центре циклона; принимаемые государственные решения чуть не все устроены так безумно, как мы обсуждали, но всякому участнику выработки, равно как и исполнения, этих решений таким участием удается купить душевный покой сейчас. Слово украинского языка, «затишок», тут подходит.

Мы объяснили то, что намечали объяснить; вопрос был — что все происходящее сейчас на Украине смутно напоминает? Но из той точки, где мы находимся теперь, новые темы не только становятся видны, но и начинают просматриваться. И это – не делайте удивленное лицо – темы про мир, общество и человека.

Многое и во времена Оранжевой Революции также обнаруживает свой смысл, если исходить из допущения, что мы имеем дело с проявлениями сознания, утратившего непримиримость к логическому противоречию. И это случай когда общественное сознание диктует индивидуальному сознанию; это чрезвычайно важно, на это одно вся моя надежда, потому что это сбой под совершенно особенным, совершенно особенного устройства, внешним давлением, но не болезнь в медицинском смысле: те же живые конкретные люди и не подумают, например, укреплять свое здоровье методом разрушения, или не есть чтобы оказаться сытым. Прошедшие три года показали, что хоть это не так – но слушая задорный тысячеголосый крик «Кто не скачет, тот москаль», донесенный мне телевизором, я не был так уверен в тех моих задорных согражданах, как уверен сейчас.

Проблема, не позволяющая обойтись только предложенными объяснениями, однако же состоит в следующем. Принципиальная разница сегодняшних украинских событий и Оранжевой Революции в том, что в 2004 году нарушенность общественного сознания впервые проявила себя, т.е. была разбужена обстоятельствами, в этом отношении, внешними. Эти самые «внешние» — сейчас, не в смысле – «исходящие от других государств», а в смысле «не являющиеся продуктом самого общественного сознания» обстоятельства мне представляются действительно иными, то есть сущностно здоровыми. Антироссийская риторика Ющенко, его вера в заклинание коррупции добрым словом, его украинский национализм и его надежда на украинскую диаспору в Канаде устроены принципиально иным образом, чем обсуждаемый логический слом сознания. Можно не любить перечисленное или очень это перечисленное не любить, но нельзя не видеть, что ничего тут не грешит против здравого смысла (вот имейте про запас, что если мы чувствуем нелюбовь – это, по ходу, значит, что вызвавшее такие чувства само лежит в пределах рациональности; в противном случае вы почувствуете не это, а страх). И при этом же – имеет некий узнаваемый из предыдущего оттенок. Тут нет противоречия, а есть важная подсказка: то, что я продемонстрировал ранее как способ, каким происходит сегодня на Украине почти вся общественная и почти, похоже, вся частная мысль, не есть нечто совершенно чуждое и всякому вообще уму, но занимает обычно в сознании определенное, очень локальное, очень подконтрольное место.

Есть, значит, нечто что может, могло проснуться в нас; а есть еще то, что разбудило, и – громовым голосом. На просоночное состояние, которое в таком случае б возникло, происходящее с людьми Украины тоже немного похоже. Словно все что до засыпания было с Украиной теперь уже очень, очень далеко, словно это уже вчера.

Рассмотрим – только для примера, навскидку, просто как я сейчас их вспомню – лозунги и общественные идеи, которые мы ассоциировали с кандидатом в президенты, а затем президентом, Ющенко. Мы легко увидим, что все это вроде вполне понятно – и все-же имеет некоторый привкус того же самого, что просто захлестнуло потом. Любовь к Украине как к украинскому; но как тут не подумать, что ведь и другие этносы любят свое и своих? Привязанность к хуторской жизни? Но тогда что-то должно удержать вас от следующей мысли, от мысли о том, что есть уже поколения людей, живущих в крупных городах Украины и видящих жизнь существенно иначе, чем она видна с симпатичнейшего хутора близ Диканьки? Неприятие советской Украины, советского прошлого вообще? Но как отбросить понимание того, что все, что имелось на Украине в 2004, за исключением содержимого уж самых пыльных музейных экспозиций – продукт этой советской эпохи, прожитой к тому же вместе с Россией, а вернее сказать вместе со всеми другими этносами, локализованными во всех остальных республиках СССР? Вера в то, что украинское – это не польское, а естественным образом отграниченное от него? Но что тогда делать со смешением языков, когда, разумеется, чем ближе к польской границе, тем больше польских слов в речи западянина? Обличение «донецких бандитов» и восточно-украинского как криминального? Но как быть со львовскими бандитами, без конца делящими львовские маршруты маршрутных такси – как мне сказал в том 2004 году водитель маршрутки на львовском вокзале, когда я спросил его, почему же так долго пришлось ждать? Желание опереться на Польшу для того чтоб освободиться от России? Но как быть со словами гоголевского Тараса Бульбы, говорящего сыну Андрию – «Ну что, сынку, допомогли тебе Ляхи?» — прежде чем убить его за предательство, как быть с Волынской резней и с тем, что поляки продолжают считать Львов польским городом, где стоят отнятые у них в 1940-х, но по-прежнему принадлежащие им дома? Надежда на украинскую диаспору в Канаде и США? Но члены этих диаспор, деля себя между тщательно сберегаемой памятью о своем украинском прошлом и своей совершенно северо-американской повседневностью – совершенно ничего, ни людей, ни язык, ни социальные практики, ни происходящие на исторической родине события – по настоящему «украинским», то есть стоящего вровень с «украинским» диаспоры, не хотят признавать?

Этот ряд показывает, я думаю, что всякое мышление предрасположено к противоречиям такого же толка, и останавливаемо в каждом случае – оставаясь в пределах разумного – контр-соображениями, но устроенными так же. То есть рискующими перейти в свою противоположность.

То, что Ющенко выступил с такой своей программой – не странно, и следов логического сбоя не несет. К несчастью, он не встретил сопротивления с противоположной стороны, ничего что можно было б назвать серьезной пророссийской идеологией, никакого «Юго-Восточного Движения Украины». Он не столкнулся с уверенностью русскоговорящего населения (не меньше чем половины от жителей Украины) в том, что их родственные связи с Россией на уровне просто семей, их культурное наследие, их сегодняшние социальные практики есть не меньшая ценность. Он не встретил так же организованного, то есть стремящегося к бесконечному расширению, но сдерживающего самое себя мировоззрения, связывающего себя с Россией. А подобным мировоззрениям просто необходимо видеть зеркального близнеца напротив, чтоб все время сдерживать себя. Ющенко не встретил отпора, и был еще дополнительно дезориентирован поднимающейся волной поддержки людьми, которым нравилось то что он говорил, предлагал, обещал – но устройство мышления которых не могло бы его не напугать, если он только мог быть внимателен к этому. Ющенко искал не таких сторонников и последователей – но нашел только таких. Те «руки» действительно «ничего не крали», или я плохой психолог – но окружение Ющенко, то есть люди, стоявшие на сцене на Майдане 2004 года, и люди стоявшие перед сценой, стали все больше чувствовать в себе самих этот пугающий сбой сознания. А два возможных для такого человека решения нам известны – это накрутка воинственности, против внешнего (не обязательно русского, это может быть и польский, и еврейский враг) врага, или радикализация рациональной прагматичности – до такой степени, что исторические слова «эти руки ничего не крали» станет нужно далее уже читать с ударением на «эти».

Это, про самого Ющенко, я сказал, не странно, и потому не помогает нам в задаче понять про странности событий на Украине больше. Говоря о том, что разбудило спящую (а на самом деле, конечно, в обычных обстоятельствах подконтрольную разуму) возможность мысли двигаться вот так, кувырком, нужно найти еще одну странность – и завязать найденное и то, что уже обсуждалось, одно на другое. Безответность русскоязычного Юга и Востока, в этом смысле, обращает на себя внимание – но мы пока недостаточно понимаем; мы еще вернемся к этому потом, а сейчас – расширим круг поисков.

Ющенко, из-за своих анти-российских сантиментов, получил господдержку от США, это другая тема чем про поддержку от диаспоры. В том смысле, что США точно таким же образом помогает курдской оппозиции в Турции, при том что курды не имеют влияния на власти США — как, говорят, украинцы диаспоры имеют. Конечно, это произошло как проявление всей внешнеполитической линии США, состоящей в ослаблении или, при случае, разрушении государств, не следующих за Штатами, что конечно объяснено заботой о всех странах мира, обязанностью распространять, конечно ж не спросясь, свою идеологию то как «лучшую», то как вообще «единственно правильную», и ответственностью за мировой порядок вообще. То есть то что США начинали на Украине было простым продолжением этой линии. Но крайне интересно подумать, что они получали, и как это сказывалось на следующем шаге.

Хотеть не допустить того, чтобы на Украине проводивший твердую центристскую, между Россией и Западом, позицию Кучма передал полномочия слабо-проросийскому Януковичу — это совершенно понятно. Организовать, при этом, историю с пленками Мельниченко, и соответственно с Гонгадзе, это совершенно ожидаемо (не для меня тогда, но для меня сейчас, когда мы знаем раз в 100 больше, чем знали к выборам 2004 года). Финансировать Оранжевую революцию – а как же иначе? Но американские элиты необыкновенно крепко связали себя с вещами, которые в начатом мною ряду являются дополнительными, избыточными, и это американцам необыкновенно навредило. Ни вмешиваясь, частями НАТО, в события в Югославии в 1990-х, ни въезжая на танках в Ирак Хуссейна, США не рассказывали своему избирателю сколько-нибудь подробно о изумительном порыве просто всего истомившегося населения «вперед», к американским ценностям и западной демократии. Я говорю о принципиальной разнице между объяснениями, служащими отмеренным идеологическим прикрытием активности (даже – военной агрессии) по обеспечению собственных интересов, и тем, как США идеологически «вложились» в Украину.

Да, оторвать Украину – мировоззренчески и политически – от России было б нанести России существенный вред. Да, пришить, при Обаме, Украину к Европе это продолжение американского хозяйничанья в Европе — вспомните просто неприличное давление США, почти вынудивших принять в Евросоюз Турцию и, потом, меры чтоб не допустить ухода Англии оттуда! Но то, как любая из подобных тем – Югославия, Афганистан, Ливия, Египет, и прочее — подавалась гражданам США, не выпадает нисколько из остального ряда. Это всегда идеологически выверенные – то есть, размеренные – шаги, создающие общественное мнение о соответствии конкретных действий интересам Штатов и их великой миссии. То есть миссия от каждого нового шага не меняется ни в чем; с чего б абсолютно правильному меняться? А вот с Украиной идеологическую машину США по непонятным причинам понесло. И с пониманием самой миссии теперь большие трудности.

Нет никаких проблем, по сей день, для подавляющего большинства граждан США в темах — каким образом распад Югославии на четыре непримиримо настроенных друг к другу государства есть позитивный итог миротворческого военного вмешательства; где ядерное оружие Хуссейна; как вторжение в Афганистан ради прекращения там производства наркотиков привело, за десять лет войны, к увеличению там того производства в 10 раз? И это все потому, что соответствующие действия США с самого начала подавались населению Штатов некоторым умеренным, сбалансированным образом. Мы объявляем актуальную теперь тему среди прочих важных тем; никто не спросит почему эта тема не звучит потом – через пять лет или уже через год: просто важных тем слишком много. Проблем в мире не счесть, а мы у мира одни.

С Украиной было совершенно не так. Показать Оранжевую Революцию в лицах (в лицах людей на улицах Киева), представить Украину как Остров Свободы наоборот, своего рода «наш отыгрыш за Кубу», многообещающий синтез олигархической воли и запорожской вольницы, долгожданную трещину в русскоговорящем мире – это ведь, практически, сказать американцам, что это их потерявшиеся в раннем детстве братья там кричат на площади Независимости в центре Европы. И вот ведь действительно слово есть дело! — в последний год уже американские граждане все больше кажутся мне наконец узнавшими правду про себя и неудержимо рвущимися отбросить все наносное и уподобится своим единокровным, что на Майдане скакали.

Не просто последующая победа Януковича, но и итоги, к которым пришел собственно Ющенко, набравший на очередных выборах 4% голосов, таковы, что никакой основательный идеолог и никакой осторожный политик не должен допускать даже начала цепочки событий, которые потом будут ассоциировать его с таким результатом. Если ответственно и искренне – пусть даже и слегка надрывно-театрально — выбравшие пути демократии народы при активной и открытой поддержке со американской стороны всего за четыре года приходят к впечатляющему расцвету коррупции, существенному падению экономики, явной консолидации антиамериканских настроений – это бросает тень на саму идею западной свободы и западной демократии. Всякий в США скажет, что если популярный в стране и всячески поддерживаемый сильнейшими мира сего демократически избранный лидер придет к следующим выборам с рейтингом 4%, то это катастрофа. И это вовсе не катастрофа Ющенко.

Меня интересует, почему ошибся мудрый Киссенджер, и почему ему не помогли сведения (конкретно, о настроениях восточней Киева), собираемые США путем прослушки всех телефонов всего мира. Если тут просто опять сослаться на «сбой сознания» случившийся у жителей Украины, даже и это б подняло статус обсуждаемого: раз эксперты США оказались настолько не готовы – мы говорим сейчас о чем-то действительно значительном и действительно новом. Но я думаю, что уже предложенных объяснений недостаточно. Тот, кто представлял происходящее в Украине не только свидетельством неостановимости движения американской модели демократии по всему миру, но этой демократии чуть уже не окончательным торжеством, сильно повредили и свою репутацию, и – я надеюсь – карьеру. Что случилось с ними, что сами они настолько потеряли осторожность?

Я полагаю, что тут проявилось одно качество самого феномена «сбоя сознания», не обсуждавшееся до сих пор: это заразно. Это не та еще вторая странность, о необходимость поискать которую я успел сказать, но решительно важная, может быть недостающая черта исходного вопроса. Если мы восстановим, добавив недостающее, феномен до целого – мы увидим тогда и «ответную» часть. Она окажется тоже в поле зрения, как бывает если нам удалось не лезть, побольше, в происходящее, а напротив отступить на шаг; а «ответная» значит тут – «как ключик к замку». Это и будет тем, что способно будить, и — громовым голосом.

Итак, заразность. В действиях США и Канады по отношению к Украине Ющенко, и к Украине сегодняшней можно теперь разглядеть ту же противоречивость, которую мы обсуждали, говоря о действиях сегодняшней украинской власти, только конечно несравненно в меньшей степени (и я готов говорить тут только о действиях в отношении Украины; с Мадагаскаром пусть как хотят).

Когда США аплодировали Ющенко, отказывающему русскому языку в статусе второго государственного, а в самих США при этом безо всякого крика обсуждается вопрос что, возможно, пора сделать вторым государственным языком в США испанский – это то самое противоречие мышления, а вовсе не ханжество и не коварство, как думалось мне всего двумя годами раньше (вообще, переход от описания происходящего с обществом в морализаторских терминах к описанию в терминах нарушений сознания – это наверно знак большей зрелости подхода?).
Когда Канада сегодня всячески подчеркивает, как она защищает права на родной язык франкоговорящего населения страны, которого в Канаде 11%, и поэтому французский тут также государственный язык, как и английский – то есть, «не второй» государственный при первом английском, не дай вам Бог сказать такое в Канаде, потянут за дискриминацию; два государственных, и все тут — и в это же время решительно поддерживает Украину в ее намерении интересы 50% русскоговорящего населения игнорировать совершенно – это именно такое нарушение логики, и наблюдаемое именно в действиях и решениях институций; мы говорили ранее о институциях современной Украины, я вижу теперь в Канаде знаки того же самого.

Когда уже в новое время, в дни после инаугурации Трампа, канадские комментаторы и эксперты плакали (ну, почти — поверьте на слово, я видел показанные камерой сблизи округленные и характерно заблестевшие глаза, как перед слезами бывает) в телеэфире, говоря о том, как же может Канада пережить развод с США, намеченный неумолимым Трампом, когда 70% экономики Канады связано с США (и приглашенные в студию специалисты успокаивали смятенных зрителей, что Трамп ничего такого конечно не сделает, не посмеет, не захочет), не было ни одного голоса ни в одной студии ни одного канала, который бы сказал, что – «мы, Канада, переживем». В сущности, приведшее всех тут в экзистенциальный ужас было простым введением таможенных пошлин на канадско-американской границе, а не отказом от связей как таковых; но ведь, тогда, то живейшее удовлетворение Канады от разрыва Украиной экономических связей с Россией – которых те же ровно 70% процентов, но которые Украину надоумили именно порвать — есть не просто безответственность и не просто использование Украины для того чтоб России навредить. Это опять то же, теперь с институциями Канады.

Когда лидеры Евросоюза, известные ругатели тоталитаризма, Меркель конкретно, закрывали глаза на нацистские шествия на Украине (Меркель, например, участвуя в то же время во всех протокольных мероприятиях по увековечиванию памяти жертв нацизма в Германии, сидя в зале Бундестага, где приглашенный выступить Даниил Гранин рассказывал собравшимся, каково ему было быть в находившемся в гитлеровском окружении блокадном Ленинграде) — это не только участие в атаке США на Россию, но и утрата чувствительности к логическому противоречию, интересующая меня.

И когда сегодня действуют санкции Евросоюза в отношении России, обвиняемой в невыполнении своей части Минских соглашений, а Украина открыто признает, что выполнять свою часть соглашений не намерена, т.к. они неприемлемы для нее, и Евросоюз не может ее никак убедить, а санкций в отношении Украины не принимается никаких – это все та же особенность «сознания» институций, на этот раз европейских.
Ничего из перечисленного, как способа действовать, как свойств принимаемых решений, кажется не наблюдалось, сколько-нибудь явно, всего пару десятилетий назад — а сегодня, вот уж точно, «само себя показывает». Мы видим, что это и правда заразно – но не сможем ли мы, в опоре на сказанное, теперь получше определить само это «это»?

Это – такого рода способ реагировать, видеть мир, и выражать себя, который содержит две несовпадающие, расходящиеся части (они могут быть взаимоисключающими, но могут и просто не говорить про одно), выраженные одинаково сильно, но прочитываемые неодинаково. Читающий этот двойной сигнал обе части охватить умом не может, а потому предпочитает не охватывать и вниманием. Не может из-за несовпадения, несовместимости – сами темы могут быть и не очень масштабными; вы можете одновременно делать два дела, виртуозы даже могут писать и говорить, и т.п. – но эти два дела не могут тогда быть про одно. А в таком сообщении две части про одно (как мы обсуждали, потому что «ложечка» — помните пример про сахар – значит во второй раз другое, и если вы можете понять это, то это поможет вам отбросить оба сообщения; нет никакого способа переварить, мыслью, два). Он, наш «читающий», видит одну часть, вероятно тут из двух что его устраивает больше второй. Но в добавление к этому он особенно настроен верить в устраивающую его часть, и отдельно от того не верить в противоположное (что, конечно, значит, что вторая часть таки услышана, ушами, и понята, умом – и дальше человек занят тем чтоб отмахнуться от услышанного и в понятое не поверить). Будь тот «второй» посыл сообщен один, в нем — в каком-то случае — могло бы даже не быть особенной угрозы, но невыносимо замечать, осознавать, давать себе отчет в этом особенном типе противоречия. Я хочу сказать, что человек оказывается должен экзальтированно, или холодно-несгибаемо, но настаивать на одной части из сообщенного ему – но на самом деле «несгибаемость» это несгибаемость отвержения второй части, и экзальтированность это экзальтированность в неприятии ее же. Конечно, человек, «съев» такое, настаивает главным образом перед кем-то, перед оппонентами, инакомыслящими, врагами или маловерами, но ослабить настояние для него было б услышать не текущие возражения, ему, от них ото всех, но исходную «вторую часть». Но только, еще раз: само по себе то «второе» сообщение ничем не страшно; оно преследует вас просто как собака – потому что вы начали убегать.

Теперь я присоединю обсуждавшееся ранее; объяснением такого двойного сообщения – то есть того, как это внутренне устроено, может быть использование слова в двух значениях, в первой части в одном, в части после запятой в другом. Но есть и другие рецепты. Результат же один: до вас невозможно донести вторую половину вполне по-русски сказанного, и вы готовы умереть, защищая первую из двух. Или думаете, что кто-то должен умереть.

Заразно же это в том смысле, что вы – не просто «ухватив» половину двойного сигнала, а ухватившись за соответствующее содержание — в наличие второй конечно не даете себя убедить; но, в продолжение, вы сами начнете действовать двусмысленно, не замечай того. Вторая часть посылаемых вами сообщений будет чем-то уже про вас, в смысле – вашим собственным, а не тем что вы «не услышали». Когда я говорил, что последние три года руководителей Запада понесло, сначала про Украину, потом про Россию, а еще потом и еще про другое, всякий раз есть большой теоретический интерес во внимании к продуцируемой второй части, но есть больший, много больший, просто огромный и совершенно практический интерес в том, чтоб это прекратилось как можно быстрее.

Администрации Западных стран реагировали так, словно с Украины пришел только один, только однозначный сигнал типа «Я весь ваш» (сказать «мы во всем ваши» как-то не звучит) – и это существенно повредило самим этим странам. Стоит обратить внимание, что ни Европа, ни США, ни – это особенно интересно – Канада не имели особых потрясений всего три года назад. Но двойной сигнал с Украины сбил всех, «плохо лежащая» огромная страна чернозема показалась досягаемым призом, и на это сделали свои ставки все три группы элит. Сделали ставки — это не просто вмешались в происходящее а Украине, и не только представили ситуацию там и свои действия, их целесообразность, и их легитимность своим народам, но связали соответствующие оценки, решения, шаги в отношении сначала Украины, а потом Украины и еще России со многими другими темами, к России и Украине отношения не имевшими. Если можно организовать государственный переворот на Украине, как это сделали США руками, во многом, Канады, и безоговорочно признать правительство мятежников, как это тут же сделал Евросоюз – то Сирию бомбить, примериваясь попасть в президента Асада — просто Бог велел. Тогда коалиция при участии Канады имеет просто законное право убить, с помощью авианалетов предпочтительнее всего, столько подданных Исламского государства и еще соседних государств, сколько выйдет, а Евросоюз ярится даже еще больше прибывших носителей культур Востока превратить в настоящих европейцев, чем число таких носителей, которое коалиция за то же время сможет превратить в трупы.

Все это значит не то, что стало «можно»; такую формулу мы используем чтоб сказать, что некто был удерживаем от фактического достижения целей определенным осуждаемым всеми путем, а теперь вот пустился достигать – на ведь цели не достигнуты и явно достигнуты не будут! То есть, это именно значит что стало нельзя – нельзя более понимать себя и мотивы своих желаний, ситуацию и ее контекст, выражаемое в интересах противоположной стороны и весь массив соответствующих интересов. Общего в этих парах – их каждый раз непротиворечивый характер как части и целого; это самое противоположное что только возможно по отношению к двойному сигналу, содержащему две конфликтующие части про одно. То есть разум, раненный таким двойным сообщением, перестает видеть существующий у того, на что дальше смотришь (и в не связанных с исходной, и в отсроченных ситуациях тоже), контекст.

Объединим сказанное. Я не вижу внешних связей, в которых существует то, на что я нацеливаюсь, действием, или к чему адресуюсь, словами; при этом же я, как было сказано, посылаю сам сообщение (ну, вторую часть «двойного» сообщения) которого не замечаю, и оно про меня, сделано из меня. Как мне устроится не замечать того чужого, что есть передо мной, и еще того своего, что есть этот же момент во мне? Видимо, выходом было приписать «свое», в качестве контекста, тому на что смотришь. Видеть это вне себя, перед собой, вокруг. Я полагаю, что это и происходит. Эти последние годы политикотектонических потрясений есть безусловно годы еще и потрясений для элит (я сейчас о потрясениях их чувств), которые ведь видели что просто — на ладони лежит, и всякий раз выходило что-то ну совершенно другое.

Результаты опытов с вмешательством «от вольного» в жизнь народов, проведенных в последние годы теоретиками-практиками от науки геополитики доказывают, что в реальности все как и три года назад, но что перекинувшееся с Украины воспаление умов сказалось на способе стратегов делать оценки. «От вольного» тут правильные слова, и я предлагаю ввести их как термин в словарь геополитики. Это выражение значило бы не то, что делаешь что хочешь, и даже не то, что решаешься делать что хочешь не взирая на то что вокруг – но то, что ты как раз просто видишь, как ситуация ну сама просит тебя: ну, сделай!

Я думаю, что многое происходящее сегодня в странах Запада началось с Украины, но выглядит теперь как «свое». Как можно охарактеризовать изменения в настроениях электоратов в США, Канаде, странах Европейского Союза в последний – особенно – год? Неверно называемое «популистскими настроениями», это – желание конкретных благ для себя сейчас; сказать «популистские» это сказать «те, что нравятся», мы же обсуждаем возникающую потребность схватиться за что-то, как за спасательный круг или за самого спасателя. Такой человек хватается за спасателя так, что может и утопить – но никак не скажешь, что ему что-то нравится в происходящем. Да и «блага» для этого случая – слишком уж общее слово. Эти блага в США были поняты как «работа» (и Трамп победил), в Канаде как «легализация марихуаны» (и Трудо был избран), а в европейских странах как внимание к своему, своему национальному, своему частному, своему локально-местному (так произошел, например, Брэкзит, но процессы гораздо обширнее) – но именно к национальному как совершенно «личному» в противовес общеевропейскому как порождаемому структурами.

Общего в этом то, что мы в разговоре про Украину обсуждали как реакцию отдельных граждан на – так я скажу теперь – государственную мысль, т.е. воплощающийся и в заявлениях, и действиях дискурс власти. Почему США, Канада и Европа были втянуты в активную политику вмешательства в украинские дела – и во всех 3-х случаях мы увидели невероятное, ничем не прогнозировавшееся усиление прагматических, на свой манер, но имеющих тот же смысл что сегодняшняя украинская прагматичность, настроений граждан этих государственных образований? Именно «прагматических»; и то что всякий скажет, что соответствующий прагматизм недалек, поверхностен, однобок – должно обратить наше внимание, даже – послужить подсказкой. Это не так, чтобы люди поглупели, а так, что лекарство под названием «нет, нет, я хочу сейчас» именно и лечит от завтрашнего дня. То есть «все сейчас» требуют потому, что не верят в существование «завтра»; не в выполнение потом отсроченных сегодня обещаний, а в «Завтра» как в концепт. Не маленький, для всех нас, результат активностей самых сильных Западных держав в отношении самой большой страны Европы, какой является Украина! Но вот это самое «все и сразу», пусть в довольно разных вариантах, обращает на себя внимание. Это ведь некоторая «революционность для себя», делаемое в одиночку открытие на тему «грабь награбленное» (но разумеется вовсе не артикулируемое в таких словах). До сих пор нам всякий раз помогал продвигаться подбор обсуждаемому пары, следовательно теперь нас ожидают темы революционности, но только на государственном уровне. То есть, осуществляемой государственно.

Мы готовы теперь искать истоки такого устройства мысли жителей самой Украины, которое было исходно охарактеризовано как терпимость к противоречию, и которое я по итогам состоявшегося рассмотрения назову таким вот двойным посылом, «А есть А, и А не есть А», что те, к кому обращен такой посыл, происходящей коммуникации не выдерживают, начинаю горячо – а правильно сказать, воспаленно – поддерживать один из посылов, оказываются неявным образом усвоившими, хоть и не разделяющими вторую часть сообщения, и в итоге принимаются и сами генерировать уже собственные так же скроенные мысли. Так сгенерированная, в свой черед, мысль «сигналит» об усвоенном, и одновременно с этим еще о таком своем, что будет приписано другим.

Таким же образом устроенный посыл мы можем теперь разглядеть в общественном дискурсе 1990 года, что означает общность явления и для жителей Украины, и для жителей России. Я не готов сказать что-то об социальной – и, особенно, национальной, т.е. националистической – мысли в других республиках СССР на момент распада Союза. Но, думая об общем прошлом сегодняшних Украины и России, можно найти опорную точку для линии мысли, прослеживающей интересующую меня динамику и проходящую потом через отметку «1990».

И эта точка – 1917 год. Что-то случилось с массами, заболевшими лихорадкой разрушения; не следует считать метафорой слова такого восприимчивого свидетеля всего тогда происходившего, как В.Розанов, сказавшего – «О, Русь! Чем опоили тебя?», фиксируя, я утверждаю, наличие признаков отравления общественного сознания. Такие признаки никак не перепутаешь ни с обвально произошедшим, пусть даже такое было б возможно, поглупением, ни с иезуитски организованным обманом. Но еще важнее для нашего разговора сам, собственно, победивший посыл (получивший название «революционная необходимость») – разрушая, создаем; действуя с невиданной, после позднего русского Средневековья, зверской жестокостью – готовим светлое будущее братства и любви; в опоре на понятие «классовой справедливости» закладываем фундамент всеобщего равенства. Ненависть, в итоге, существует благодаря этой вот будущей любви, вызывающей ее к жизни и к действию, оперируя из светлого будущего всего Человечества, и только сильной действенной сегодняшней ненавистью свою приверженность этой будущей Любви можно доказать. Конечно, сама идея марксова коммунизма эсхатологична, через Гегеля она берется из христианства, но даже звучание, которое приобрел марксизм в России начала ХХ века, в предреволюционное время, не имело «двойной посыл» своей самой впечатляющей характеристикой. А вот революционная практика уже в 1917 имела. У меня есть одна догадка, чем был обеспечен переход. Что-то узнаваемое, исходя из всего сказанного на предыдущих страницах, есть в известной вам всем без сомнения, представленной нам как гениальная на уроке Истории в советской средней школе, формуле Ленина «ни мира, ни войны», которую он предложил, как способ действовать, как способ думать о происходящем, солдатам России, томившимся в окопах Первой мировой. «Томившимся» — точное слово; они застряли, оказавшиеся не способными ни победить, ни быть побежденными, оказавшись в ситуации неспособности – каждой из сторон – атаковать неприступную, со временем тщательно выстроенную линию обороны противника, который так же не мог подступиться к их окопам, при неспособности правительств найти политический компромисс, который называется «мир».

Услышав сказанное «Ни мира, ни войны!», солдаты России, как известно, бросили окопы и поехали домой. И там, дома, они не вернулись к той довоенной жизни, которая им снилась в окопах, а оказались легко заражающимися настроениями, в которых мы уже распознаем пресловутую нечувствительность к двойному посылу. И эти люди и стали солдатами Революции, и так представленная ситуация настолько напоминает темы с которых я начинал это эссе, что кажется нужным специально оговориться – здесь, не в смысле «Революции Достоинства». И – при всех оговорках – выглядевшая как нащупывание шагов, прагматичная линия Ленина (стратегии построения социализма, как мы знаем, не имевшего) описываемая из тех же школьных времен известной нам его мыслью «как вы можете рассчитывать количество необходимых ударов в драке? Нужно ввязаться в драку – а там посмотрим!» начинает теперь выглядеть в неожиданном свете. Но, я думаю теперь, Ленин и сам не понимал, что все же главное в устройстве его мысли, и только называл это «прагматизмом». Мы, кстати говоря, много обращались к этому слову ранее, и все по таким поводам, что прагматику Ленину кажется возможным подобрать место во всем обсуждавшемся, то есть в теме, которую, помня о «алогичности» и «нелогичности», возможно наверное назвать «дву-логичностью». Мне кажется, мы все больше понимаем; но сам он не понимал того, что именно с его подачи завладело сознанием людей, иначе он бы никогда бы не выразился так, как мы знаем теперь он выразился – «это абсолютное чудо, что мы победили». Сознание, о котором мы говорим, так неустойчиво, что обладатель сознания должен все время двигаться, и не идти, а бежать вперед, чтоб просто избегать падения, как велосипедист, способный держать равновесие только на скорости. Напора таких людей, движимых напором изнутри, бегущих вперед, потому что – от себя, никакой Белой Гвардии не сдержать.

И еще один аргумент в пользу того, что он не понимал: даже если тема, известная под названием «последняя тайна Ленина», якобы существовавшее письмо, написанное им в последний его год для тайной передачи в эмиграцию, в котором он, как утверждается, говорил, что разочаровался в самом начинании и в окружающих его людях – придуманная тема, совершенно ясно, что он совсем не ожидал обнаружить некоторых свойств мышления пылких соратников, как мы знаем по его, я верю, искренней, горячей похвале стихотворению Маяковского «Прозаседавшиеся», и другим, и при советской власти оглашенным, реакциям. А вот мы, читатель, ожидали ведь увидеть именно такие свойства мышления, лишь только тронув сейчас эту тему, видели сами до начала этого разговора такое во-отчую — в Украине последних трех лет.

Собственно, пик болезни общественного сознания, если мне удалось увидеть ее верно, пришелся на Гражданскую войну, и у нас есть случай проверить выстраивающуюся постепенно логику на другом, чем «Ни мира ни войны!» материале, но также решившем многое. Мы знаем сейчас, что Ленин — в дошедшей до нас записке – спрашивал в 1919 году одного своего ближайшего соратника, кого из Романовых тот считает необходимым убить, чтоб обезопасить себя от угрозы возрождения монархии. Тот — я полагаю – неожиданно для Ленина ответил «Всех», и Ленин пришел в восторг от решения, отозвавшись – «Гениально!». Я покажу сейчас, что эта гениальность устроена в точности так, как «ни мира, ни войны». «Мир» это единственно мыслимое описание ситуации, когда можно быть занятыми исключительно устраиванием своих дел. «Война» — это ситуация когда мы заняты исключительно разрушением всего — ну, до чего дотянемся – чужого. Но общего в обоих случаях то, что активность предписана, не произвольна. Она заведомо далека от иррационального. Когда вы заняты «устраиванием своих дел», вы исходите из того, что есть «свое», и что есть «дело». С заботами того, кто воюет, все в точности так, для произвольности тут условий нет. На линии соединяющей эти противоположности есть место; это место например для «перемирия» — и потому и в перемирии нет ничего произвольного как непрогнозируемого и иррационального. Содержание перемирия – то, и только то, что между полюсами, что привязано к ним и диктуется оттуда. А вот если «ни мира, ни войны», если эти края шкалы стерты, в центре ее разверзается бездна. И это – бездна сбившегося сознания.

Теперь — что же привело Ленина в восторг в приведенном ответе, что же именно было «гениально»? Два полюса тут были – «мы не убиваем невиновных» (а советская власть гарантировала Романовым безопасность, признав этим косвенно, но отдельно от того и прямо, что претензий к членам – бывшей «царской», а теперь просто семьи гражданина Романова – не имеет), и «мы казним виновных» (что означает доказательство вины, а до того предъявление обвинений). Увидьте, что убить всех – это именно между, и это возможно когда «не виновен, не невиновен». И Бездна открылась второй раз. Рассчитывали, что это обезглавит Белое движение, бывшее во многом движением желавших вернуть Россию Царя; это произошло. Но что это собственно значит – обезглавит? Мы знаем, что воевавших против большевизма охватила растерянность. И «обезглавит», и «растерянность» — это про то, что нечто опять-таки с головой. Дело не в том, что не было конкретного человека, который теперь может по праву стать Самодержцем. Если говорить используя слово «обезглавит», то нужно иметь в виду не Царя во главе, а головы, главы тех, кто с оружием в руках сопротивлялся Красным. Дело в том, что всякий думавший «как нам вернуть Россию» оказывался теперь вынужденным мыслить в формате «Не законный государь (т.к. не Романов) и не незаконный (т.к. избран, положим, неким Собором)». Вы видите теперь, что тут было отчего испытать растерянность; и неприятие самим Колчаком навязанной ему формулы «Верховный правитель России», и категорический отказ других руководителей сопротивления большевизму Колчака в этом качестве признавать – это поведение тех, кто слишком чувствуют противоречие, которое слишком сильно.

В такой логике, идея НЭПа, как «возрождение частной собственности в качестве шага к избавлению от института частной собственности» (для чего ведь и затевалась вся кровавая борьба) – это последний сильный приступ. Я вижу историю Советской власти далее как постепенное трудное исцеление, и нам напомнит о Христианстве отнесение построения коммунизма сначала Сталиным, затем Хрущевым, затем Брежневым во все более далекое будущее, во все более «не сейчас», и все более непротиворечивое понимание «настоящего», когда текущие задачи не то что малы, это не тактика «малых дел» – но они однозначны и заявляются как путь к логически выводимому, а не парадоксально противоположному, результату.

Разрушение СССР было, тут, потерей обществом ясности опять. Я не говорю об отказе от построения коммунизма и от социалистического строя в обществе, но только о том, как оказался оформлен этот отказ. Он произошел в форме рывка к такому «светлому настоящему», которое рядом, в Западном мире, а не в далеком Будущем. «Разрушить, и тем самым построить» тоже присутствовало, но я придаю чувству что «мы непохожи на людей Запада, то есть похожи» все же решающее значение. Познер со своими телемостами тут очень постарался. Проводимая им тогда мысль была – «вы ведь так похожи на американцев, только вот живете совершенно по другому». В первой части предложения «похожесть» — да еще столь значительная — подразумевает, что не просто возможно жить точно так же хорошо как, Познер давал понять, живут в Америке, но как бы хорошая жизнь сюда, к такой похожести, просто прилагается, просто уже в руках у вас. Вторая же часть высказывания не исключает какой-нибудь похожести – но тогда уже такой, которая к тому, как живем, отношения не имеет?

Отметьте для себя еще вот какую деталь времени сразу после роспуска СССР, имеющую отношение к уже обсуждавшемуся про сегодняшнюю Украину: уверенность что «разрушение это и есть строительство» (распад экономических связей и общественных практик это и есть рождение нового общества) нарастали после 1990 года – в самом этом году мы ведь не думали так – вместе с той формой прагматизма, который в насильственных формах стал бандитским, а в экономических называется теперь, когда мы вспоминаем, «прихватизацией». Я все эти годы не мог отделаться от удивления – как все же эти люди сумели так всем завладеть? – и склонен был объяснять это талантом или опытом комсомольских лидеров, оказавшимся очень помогающим. Однако в точности вопрос должен быть несколько иным: как вышло что они так, без промедления, захотели? Как это стало единственно нужным? Теперь я вижу основания сказать, что люди эти не хватали, а хватались; хватались как за опору за возможность те активы получить, потому что уму чувствующему всю противоречивость происходящего; просто надо себя чем-то занять, по возможности чем-то масштабным, и самым далеким от любой общественной мысли.

Далее пути Украины и России разошлись. Россия сейчас, в 2017 году, кажется ставящей себе все меньше великих целей в будущем и все больше ценящей свое настоящее, не очень низкие цены на нефть и не очень неустойчивое общественное согласие. Украина пошла в уже знакомую сторону сначала все более сияющего Будущего, потом – близкого Будущего, потом сияющего Настоящего – при этом не своего, но совсем рядом, в теме Евросоюза и места для Украины в нем, затем такой бедности, которая тут же окажется богатством, обернется им, как только безвиз дадут. Я не уверен, что воры, с трибуны парламента Украины и с других государственных трибун говорящие там сегодня что они самые честные и необыкновенно много хорошего сделали уже сегодня, кривят душой. В смысле, чтоб они говорили не то, что они про себя думают. Они, похоже, думают именно так, и воруют именно так; так устроена их мысль.

Однако есть еще совершенно особенное явление, которое предстает теперь как развитие – до того, как казалось мне в моем анализе, завершенного — положения дел. Война на Донбассе, как миротворческая активность; а до того само начало полномасштабного АТО президентом Порошенко как выполнение предвыборного обещания прекратить военные действия за две недели, став президентом; а после того знакомая идея «ни мира ни войны», подозрительно точно описывающая сейчас положение дел на линии разграничения войск – я предложил уже понимание всего такого. Однако же оказывается вдруг, что и тут – я не говорю о ситуации в стране, но о ситуации в умах – есть еще пространство куда падать. То есть происходящее родственно обсуждавшимся, относящимся к ХХ веку ситуациям, производно от тех ситуаций, но не вполне сводимо к ним. Вот что ново: когда-то «ни мира, ни войны» было сказано ясным людям – и их измученное войной сознание замутилось; теперь «ни мира ни войны» — фактически, по факту, таких слов не звучало от украинской власти, это показано действиями, но в этих действиях прочитано и усвоено вполне – сказано тем, кто искал в войне, в своей патриотической конкретной активности внешней опоры для шатающегося, шатаемого сознания – и для них «ни войны ни мира» есть формула для того, чтобы оставаться на фронте, а не для того чтоб покинуть его.

Пожалуй, непроговоренность этой формулы («ни мира, ни войны») нынешней Киевской властью вслух также есть характеристика ситуации: это не «недоделанность», это не есть не доведенность до логически завершенной формы, но формы того же самого, а есть следующая станция на том же пути; сознание оказалось готовым к тому, чтоб люди как-бы сами договаривали недосказанное. Мы обсуждали такое, говоря о влиянии убийства Романовых; теперь видно, что «договорить» возможно оставить и своим. Вопрос я теперь переформулирую так: затяжная бесперспективная исходно уже братоубийственная война, длящаяся опять те же три года, в точности как с 1914 по 1917, не расположила людей, слова «ни мира ни войны», как показывает все мое рассуждение, носивших где-то в памяти, так что эти слова просто спали до поры – по пробуждению этой спящей программы просто бросить окопы и пойти домой. Так; а к чему это их расположило? «Следующая станция», к которой я привлек ваше внимание, не предстает однако же чем-то качественно другим, чем то, что мы уже вспомнили из истории русской Революции. То есть, это не настоящее продвижение, хоть куда-то; это не то что мы сейчас искали. В самом деле — я не верю, что именно в этом вопросе для бойцов ВСУ существует ясность именно как историческая ясность. Разные обстоятельства жизни предшествующих десятилетий располагали переосмыслить «то» или же теперь захотеть «это». Но мысль о том что «не надо было тогда, в 1917, бросать окопы» это самая последняя мысль, способная постучаться в головы тех, от чьего имени возможно проводить столь масштабное отречение от исторической памяти, общей с Россией вообще, и только в частности общей памяти Первой Мировой, что для осуществления такого отречения от исторической памяти понадобилось создать целый Институт Исторической памяти.

Не это – но что же? Я полагаю, ответ таков: люди отправлялись под Донецк в 2014 в режиме следования лозунгам украинского национализма, но их активность там сейчас, их, без преувеличения, желание там быть – это тот вклад «от себя», которое сознание делает в получаемый «двойной сигнал» вместо не расслышанной второй части. То есть это – по статусу, по месту в душевной жизни — похоже на тот вклад «от себя», который вносили в практику Революции ее рядовые энтузиасты, и что мы обсуждали ранее, говоря о теме «двойного сигнала» вообще. Начавшееся в 2014 году мобилизацией отчасти напоминало энтузиазм 1914 года, там был узнаваемый оттенок, «постоять за страну»; Россия в роли даже не «империалистического хищника» времен Интервенции, а прямо вот немчуры, представьте. И этот дурной сон оказался так крепок, что я сам видел на Ютубе в том же 2014 году патриотического дядьку, побывавшего уже в плену, то есть – в Ростовской области, километров за 25 наверное за линией украинско-российской границы, и отпущенного обратно, и на ответ патриотического журналиста – «Что ж, какие они?» — отвечавшего – «Да нет, они не враги…Люди вроде нас», имея в виду местных жителей ближайших к этой части Украины русских деревень. И этот человек говорил на языке, не позволяющем думать, что он провел жизнь в каком-нибудь обладающем столь прочными бандеровскими традициями отдаленном западно-украинском селе, что действительно «их» раньше в глаза не видал.

То что началось в 2014 с объявлением АТО как аллюзия массового сознания лояльных Киеву граждан на самое начало Первой Мировой, получило затем революционное продолжение. То есть революционный не осознающий себя настрой, видящий перед собой то что хочет видеть, что намерен, что знает лучше всего — себя, в пределе, сменил теперь настрой военный. Но все при этом остается где было, в тех же в общем окопах. Мы мало того что имеем трагипародию на русскую Революцию, трагипародию потому, что слишком не смешно для трагикомедии, так еще и втиснутую в совсем тесные рамки словно бы театральной «Малой сцены». Они расслышали – словно донесшееся им через сто лет, голосом Ильича — «ни мира ни войны», и именно этому и следуют сейчас в своих траншеях и блиндажах. И я могу объяснить теперь, почему не сбываются ни страхи тех, кто имел вроде бы реальные основания опасаться, что бойцы вылезут из окопов и пойдут на Киев, то есть к ним, и могу объяснить почему не сбываются надежды на это же самое – но других людей. И я могу объяснить еще почему совершенно бесполезны речи правительственных военно-складских фантазеров, рассказывающих как войска скоро до Ростова дойдут. Задачи объяснить я набрал три, а объяснение одно. Это сейчас революция; про немцев забыли уже. Вот помните вопрос из какого-то советского фильма, заданный большевистским агитатором в окопе – «А может немец у тебя что-то взял, и отдавать не хочет?» — и лицо солдата крупным планом, до солдата доходит? Короткая «Мировая» поздней весны 2014 кончилась, рядовые, оказавшиеся мысленно на ней, мысленно же с этой волны и ушли, не уйдя при этом из окопов, и сегодняшних украинских ветеранов Первой Мировой войны уже не убедить, вот сейчас, у русского немца идти какие-то территории отнимать. Слобожанщина, Курск? Это киевские речи впустую. Они, бойцы, ну точно – часть из них, живут в тех же окопах — но грезят теперь уже переживаниями той революции, а не идут из окопов ни в Киев, ни по домам потому, что пошевелиться будет проснуться.

Начатый ряд противоречивых сигналов можно еще продолжить: …утверждение, что мы воюем с террористами, т.к. мы воюем с Россией; что это антитеррористическая операция, потому что это война с сепаратистами; что мы должны осуществить полную экономическую блокаду Донбасса, то есть перерезать все связи, именно чтобы эта территория осталась с нами – и также чтоб показать, всему миру несомненно, что мы считаем ее своей, а живущих там и работающих там оказавшимися во вражеском плену. Ну, и блокаду Крыма с перекрытием водоканала, чтоб убедить его жителей вернуться, не забудьте.
Но вот важно, что все это – линия государства (не особенно даже старающегося спрятаться за активистами в отдельных самых скандальных случаях, когда я б не удивился бы услышать и то, что «опоры сами себя подорвали» — но власти попросту не беспокоятся), а не «советов солдатских, рабочих и крестьянских депутатов», как было когда-то. Смысл этого отличия без преувеличения ключевой. Удобно обсудить это на примере Минского процесса. Правда, что сам подписанный документ, итог переговоров, который Украина подписала и твердо намерена не выполнять – не лишен противоречий; но «процессом» все это называется потому, что это есть программа постепенного снижения степени противоречивости ситуации. А «выполнять договоренности тем, что их не выполняешь» именно государству, сразу представившему события января-февраля 2014 года как восстановление легитимной власти, прервавшейся на Грушевском, как возвращение к государственности прибавляет к происходящему новое измерение, и оттого наш разговор не закончен.

То, в отношении чего Россия сегодня и правда не знает, что предпринять; то, в отношении чего европейские партнеры Украины не знают, что и думать – это настояние легитимного Порошенко и его легитимнейшего окружения (в смысле, присланного опять прямо из Германии, но уже не в пломбированном вагоне, а совершенно открыто, то в грузинской, то в польской, то в прибалтийской обертке поданного) на том, что не выполнять Минские договоренности это и есть следовать им.

Вот тут уже нелегко будет что-то сказать – потому что тут мы вступаем в область Неведомого. Никогда еще, кажется, «А есть Б, потому что А не есть Б» не становилось ключевым принципом активности никакого государства. «Мы следуем Минским договоренностям именно когда мы не следуем договоренностям». «Царей», как говорили в ранние времена Советской власти, можно обвинить и обвинять до сегодня во многих ошибках и в немногих преступлениях, но ничего такого в государственной мысли царизма вы не найдете. Советская власть мне в этом отношении кажется подобной пьянице, изо всех сил старающемуся теперь уже не напиться. Государственность Украины после 1990 года и до прихода Ющенко, если продолжить эту аналогию, была даже таким вот выздоравливающим, который уже давно не напивался и начинает видеть впереди новые цели, заводить новые знакомства и говорить о себе «теперь, когда я не пью…» Но вот так бывает (только бывает, к счастью это далеко не всегда, это лишь только то что может быть), что из-под проблем с алкоголем выступает тогда совершенно иной процесс, ранее маскировавшийся пьянством. Мы привычно сравниваем государство с живым организмом, это устойчивая тема, и мы совсем перестали говорить о интересовавшей еще Вундта, то есть всего чуть более чем 100 лет назад, «душе народа», то есть «народа» как некоторого единого существа. Кажется, наш анализ возвращает нас к Вундту. Ведь у каждого живого существа, кроме человека, может быть невроз – но не психоз, которые есть единственно человека поджидающая беда?

И вот эта совершенно особенная ситуация, когда обсуждаемый тип мышления стал не только государственной мыслью официальной Украины, но и официальной идеологией – не позволяет мне еще остановиться в своем исследовании. Какая может быть тут следующая мысль после такой «государственной мысли», не по содержанию, а по форме? Я спрашиваю не о чем мысль, не что придет в головы, а каким будет далее способ приходить мыслям? Мы обсуждали трансформации этой формы общественной мысли на Украине, то есть как раз то, как постепенно менялся способ, мыслям, в голову приходить. Трансформация, кажется, направлена неумолимо — к худшему. Возможно ли еще худшее? Я представил основания думать, что способ – не только элиты, но и масс – мыслить неустранимое противоречие оказался не просто провоцирующим, но заразным для лидеров и политикума Западного общества сначала в их решениях по Украине, потом – по Украине и еще России в связи с Украиной, потом по Сирии в связи с Россией, сегодня, когда я пишу эти строки, будет доклад бывшего директора ЦРУ про Трампа. И он, в силу обвинений, про Трампа в связи с Америкой более, чем про Трампа в связи с Россией. Налицо переход к тому, чтоб мыслить тем же способом и по поводу внутренних проблем США. Будет ли Будущее еще более воспаленным – и более заразным?

Я вижу два момента, которые нужно взять за основу при рассмотрении такой дополнительной темы. Первое: что «ни мира, ни войны» стало для воинов ВСУ не способом отправиться домой, а способом оставаться в окопах. Второе: что «выполняем именно тем, что не выполняем» стало центральным государственным настоянием, девизом под гербом, а не бомбой, закладываемой засланными из Европы, в пломбированном, заговорщиками под законную власть. Настоянием не только перед назначенным врагом Россией, но перед народом Украины и перед другими народами – ну, если считать, что лидеры других стран представляют собственные народы. То есть сам способ так рассуждать это теперь для Порошенко и его окружения «мы», а не «наше» (тем более не их способ думать о чем-нибудь конкретном).

Если бы мы не нашли новую отправную точку в возможности совместного рассмотрения двух этих явлений вместе, как взаимосвязанных, как взаимоопределяющих – стоило бы все равно искать, как увидеть в качестве двух сторон одного целого действия безудержно державных лидеров, какими мы сегодня будем считать руководителей Украины, и неостановимо частных граждан этой страны. Но два полюса, как кажется — не случайно существующих в паре — у нас уже есть. Происходящее на Украине сегодня присоединено к полюсам, движимо этим и накаляемо этим же. Я смогу вас убедить в этом, если мне удастся показать, что пара «самое себя исключающий характер государственной мысли – прагматическая ручная, практически без мысли, на чутье активность людей (их движение даже словно бы – принципиально «на ощупь»)» это гальваническая пара, которая на виду крутит все главное, что происходит на Украине, но сама скрыто связана в некоторое целое своего рода батарейки. И — если мы увидим, что они, эти элементы такой «пары», делаются все более непохожими друг на друга, делают, каждый, другого все более непохожим на себя. Поляризация; школьная физика.

Однако учитывайте, что эти две противоположные части одного не просто не существуют друг без друга и не просто составляют одно – они есть две весьма подобные друг другу части, те же свойства тех же электронов, я про батарейку сейчас; но развернутые друг к другу так, чтоб дополнять. Развернутые иначе, они сольются.

Я представлю теперь некоторое базовое понимание того, как работает сознание интересующего нас человека, нарисую теперь весьма общую картину, и «общая» будет значить – так, словно говорить про «государственное» сознание или про сознание гражданина этого же государства это говорить про одно и то же сознание. Вопрос о том, каким именно образом националистическая государственная мысль и националистическая частная мысль развернуты по отношению друг к другу на сегодняшней Украине так, что выглядят как, даже, противовес одна другой – это второстепенный и довольно простой вопрос; нам бы разобраться в принципе. Так вот обладать сознанием, работающим так — это значит вовсе не пытаться остановить болтанку от — было, утверждавшегося — к его противоположности и обратно, и даже не смириться с такой своей переменчивостью и привыкнуть к ней. А – обнаружить в этой переменчивости, в гарантированности ее, опору, находить – тогда, новую и ни на что другое не похожую – устойчивость в переходах от «это так» к «это не так», и помнить, перейдя, в чем еще только что было настояние.

«Помнить» — тут решающий момент, от того как мы поймем что происходить тут, что в этом случае значит «помнить», зависит, удастся ли мне, как я говорил, начиная это эссе, предложить понимание проблемы, которое будет, в то же время, пониманием как ее решать. Я предполагаю, что дочитавшие до этого места прошли совершенно определенный путь, на который мне возможно теперь указать. Скорее всего, выше отношение к читаемому сейчас иное, чем было на первых страницах; скорее всего, вы могли бы вспомнить то исходное отношение – но вам не хочется это вспоминать. Как бы не вспоминается. Это является возможным, то есть осуществимым, но не является естественным, то есть случающимся само. Это верно, для вас же, и во всех других жизненных ситуациях; если массив прошлого, с которым человек не расстался – именно так, как бы даже невольно теряя, всякий раз, из виду – растет, то может наступать стадия, когда человек не может более успешно действовать; и это – дезадаптированный человек. Ну, потому, что «адаптированность» — это приспособленность к «сейчас» и ориентация на «сейчас». Но если вам убедительно написанное мною по это место, или вы уже видите свои контрдоводы в их железной связи, вы в каждом из этих случаев далеки от настроения начала чтения – и вам не надо теперь туда. В моей терминологии – вы не «помните». А нас интересует вариант сознания, которое именно – помнит.

Однако же, то — во многом знании много печали; а в том чтоб помнить вот так, не расставаясь с миновавшим моментом, есть даже много воодушевления – а далее экзальтированности, а потом – взвинченности. Дело в том, что когда такой человек утверждает сначала одно, а затем противоположное новая мысль сопровождается чувством правильности прежней, чувством, длящемся собственно как эхо прежнего момента – и чувством которое только сейчас, выходит, и подтверждается. Он передумал, но не просто остается прав, но чувство правоты даже словно бы укрепилось. И вот это чувство правоты даже еще накапливается, суммируется в череде подобных ситуаций. Наверное, теперь уже понятнее, при чем тут Украина?

Я рад за вас, если вам описанный «такт» душевной жизни представить нелегко – но как-то нам нужно представить. Может быть тут помогут вот какие уточнения: уверенность в правильности, разумности, обоснованности исходной мысли это 1) чувство, чувство уверенности, а не мысль; мысль на самом деле потеряна-таки, но чувство говорит за нее, и якобы презентирует ее вполне и 2) это чувство в развернутом, состоявшемся варианте этого воспаления сознания не относится уже ни к конкретной исходной мысли, (и содержанию ее), и вообще не к «первой», и даже не к «той, что перед этой» — а к гарантированности самого перехода. То есть оно читается как чувство правоты в смысле неизменности и устойчивости — и, отсюда, берется «я был с самого начала прав»; но то «самое начало» оказывается просто втянуто в орбиту обсуждаемого фундаментального переживания, окрашено им. Полученное теперь крайне важно: чувство, о котором я сейчас – кажется, есть чувство уверенности в себе, которое собственно есть чувство гарантированности перехода от мысли к ее противоположности, происходящего всегда, и не зависящее от того, о чем мысль.

Назвать, где тут «спасение», намечающееся там же, «где опасность» — как, если верить Хайдеггеру, написал однажды поэт Гельдерлин – то есть хотя бы обозначить возможность такого решения проблемы, которое есть ее понимание, значит теперь опять вернуться к тому как вы читали. Если мне писать интересней, то есть глубже, то вы окажетесь в конце еще дальше от того, где были в начале, и вам еще меньше захочется назад; если делать это еще более хорошо, то ни такого долгого движения через так много страниц, ни совершенно особенной так задевающей за живое темы, для того чтобы разгородить для вас «сейчас» и «уже не сейчас» не потребуется. Потому, в общем, что если вот эта наша тема задевала за живое, то это живое есть, и к нему можно обратиться как-нибудь и много короче. И, наконец, можно понимать дело настолько хорошо, чтобы обратится так и к тем, для кого все прочно и давно слилось. Все дело в том, что все слепилось из-за замутивших сознание мировоззренческих тем, которые этому сознанию оказались совершенно неподъемны; но разлепить это, собственно, просто вернуться к чистому разуму. И вот тут тема может быть, я надеюсь теперь, просто любой.

Из всей математики, мне кажется, алгебра – самая философская дисциплина. Так не проверить ли нам алгеброй философии поэтическую гармонию Гельдерлина? Спасение, уточню я теперь – не там же, где опасность – но в рассказе об опасности.

Вернемся, однако, на Украину; и — вот если человек находит такую опору в чувстве гарантированности себя как мыслящего всегда именно так (то есть, всегда противоречиво), то есть обретает, фактически, свободу и независимость даже от самой смены мыслей (которая не прекращается, а становится новой нормой), и даже от того о чем они, эти мысли, такой человек – если считать сказанное стратегией – окажется предрасположен к «тактике» особого рода: он будет настойчив и тверд в том что делает потому и постольку, поскольку будет двигаться как бы в пространстве, открытом им впервые — тогда, без преувеличения «впервые», и без преувеличения «открытом» — между «да и «нет». «Ни мира, ни войны» — это может быть «ни президент, ни олигархи» (и, отдельно, «ни Президент, ни олигарх»), и «ни русский язык, ни украинский» (вот ответ на вопрос, который я задавал вначале всего, почему те, для кого русский родной отдают, на восточной, южной, а отчасти и центральной Украине, свой язык; ответ будет – потому что они не намерены заговорить и на украинском), и даже «не работаем, не гуляем». Последнее – уже больше не про актив сегодняшнего украинского общества, а про пассив. Причина, по которой я взялся писать данный текст, было — теперь прояснившееся для меня, но исходно весьма странное – ощущение того, что все на Украине движется к ситуации «ни живы ни мертвы», (а вот помните ли слова «…не поймешь нас// не живы не мертвы…», которыми охарактеризовал однажды Александр Башлачев людей позднего советского времени?) и четкое понимание, что уж это невозможно, и что окончательная определенность тогда уже не заставит себя ждать.

Настойчивость — существенно проявляющееся в поведении следствие такого устройства душевной жизни — есть настойчивость свободная от сомнений выбора, который не делается, т.к. обе возможности, из которых во всяком другом случае пришлось бы выбирать, как бы заморожены – но прежде всего не в смысле простого отсутствия перехода к их реализации, а в смысле возможности о них думать, а в пределе – и знать о них. Это некоторое онемение, в смысле утраты чувствительности, или же отупение, если сказать о том, сколь мысль, теперь, остра. Активисты нынешнего украинского режима таковы; мы теперь легко увидим внешние поведенческие проявления обсуждаемого. Когда у них спрашивают, где ж доказательства враждебности России к Украине — не в том ли, что вечно то газ продается по сниженным ценам, то ядерное топливо поставляется вновь и вновь по довоенным договорам, то в ситуации блокаута целые области Украины вновь и вновь «прикуривают» от российской энергетической системы, а эти люди в ответ отмалчиваются, то мы думаем, что они не хотят отвечать. На самом же деле, у них нарушена способность слышать вопрос. Отсутствие перехода к реализации касается и второй возможности, то есть «европейского выбора» – и потому, опять-таки, мы не слышим ответа когда говорим: где ж европейское в цензуре и преследовании инакомыслящих?

Настойчивость, о которой я говорю, опирается не на понимание мира, (которое, когда оно есть, конечно же может быть и совершенно неверным пониманием – меня сейчас интересует сам принцип), а на чувстве себя – и именно, на чувстве гарантированность перехода от любого «Да» к его «Нет». Это, насколько я понимаю, новое – я не знаю где о таком прочитать, и если я прав в этой своей характеристике, то мне она удалась именно сейчас, именно в этот год, потому, что такое и увидеть, собственно, было еще недавно еще негде. Точнее, негде было так хорошо разглядеть. Такие люди были и есть, но сегодняшняя ситуация на Украине позволяет — не скажу «наконец», лучше бы такое не видеть, и оттого не разглядеть – сложить все элементы этого странного психологического паззла, который кажется есть механизм и несгибаемости, и нетерпимости в одном флаконе.

Этот типаж – это Иван Грозный, как он сыгран Мамоновым, понявший что нет смысла больше сдерживать себя, свою жестокость, стараться чтоб люди бы все же не умирали — незачем и трудиться; но это же и один самый обыкновенный человек из пригородного, под Днепропетровском, украинского села, в метре от которого мне случилось оказаться когда-то, понявший точно, что нет уже больше смысла стараться не пить, то есть понявший что он – в том случае, именно от питья ж — погибает. В обоих случаях действия приобретают цель — покуралесить напоследок, и государственность лидера или двух-трех лидеров маскирует смысл совершаемых поступков разве что от нас (но никак от них самих) – тогда как происходящее с таким рядовым активистом в этом совершенно особенном смысле слова ничем совсем не прикрыто, и для этого существует специальное русское слово, окаянность. «Окаянность» – вот я предположу теперь исключительно на основе вышесказанного, а филологи не дадут мне соврать – так вот «окаянность», так это выглядит из точки, где мы с вами сейчас, это состояние сознания, которое помнит, что уже много раз каялось; и это привело не к потере веры, а к обсуждаемого мной на этих страницах неверию совершенно особого толка. Это сознание, которое усвоило положение дел, и усвоить это не разувериться в возможности остановиться, а стать этим движением, самому.
И вот увидьте, что сегодняшняя украинская «партия власти» и такого рода активист – это действительно отчасти другая пара, чем правофланговые, в этом ряду, «Ленин и Партия». Во втором случае, то есть я сейчас о чуме случившейся сто лет назад, происходящее — пусть не за годы, а только за десятилетия – обрело все-таки формы некоего странного «богоискательства в потемках»; вспомните как Сталин сначала не позволил храм Василия Блаженного снести, потом, уже напоследок, и вовсе Православный институт приказал основать, пусть и в Константинополе, а потом при Хрущеве верующим уже ничего особенно не угрожало, и еще потом Брежнев уже вступился за верующего колхозника… А интересующий нас напрямую случай – это когда «Раз Бога нет — то все дозволено!»

Я начинал этот текст со слов об – предположительно — особом характере интегрального украинского национализма 30-х-50-х годов, отличающегося от националистический движений других европейских народов в ХХ веке. Характеристика «интегральный» дана не мною; но, кажется, все предшествующее обнаруживает для нас ее смысл. Это такое целое, которое не дает себя рассмотреть по частям потому что само не дает себе всмотреться в части. Это такое «все или ничего», когда ничего внутри, а все снаружи. Или такого же рода матрешечные, одно в другое вложенные, «победа или смерть» — а на самом деле то, что выглядело как победа для того человека почти в конце «Калины красной», которому женщина, тоже ведь из ихних, говорила тогда, прося – ну, зачем тебе…«– ведь ты же все равно умрешь…», который не просто отчего-то точно уже знал, что умрет, а и выглядел словно он сейчас уже такой, но внутри.
Это когда прошлое не «живет в настоящем» – но только в настоящем живет впервые. Это так сначала как механизм душевной жизни вот в эту минуту — и только потом на этой основе, то есть именно как на каркасе, на «направляющих» хода мысли, строится перспектива при взгляде назад, до Киевской Руси (а теперь вот даже до древних греков, говоривших, мы слышим, по-украински; а помните ли, что в предыдущем витке, во время Ющенко, и тоже под конец, мы услышали, что Иисус был украинец?), и при взгляде везде вокруг, взгляде на ворогов и зрадников.

Такой человек необыкновенно независим – и впечатляюще неостановим. А останавливать его придется: среди всех реалий мира реальность существования других людей (в их собственном существовании, а не когда они вторгаются в ваше, случайно наступив вам на ногу) – самая далекая от такого человека, чем бы он ни был занят. Неправда, что сегодняшний украинский активизм не жалеет людей, страдающих за украинскую «правду», им не известную; дело в том, что украинский активизм в сущности не знает о существовании людей.

Я решусь сказать, что мое рассуждение привело меня к пониманию того, что собственно такое фашизм: это не усики под носом, не коричневые рубашки и даже не ненависть к коммунистам и евреям, понимаемым непременно как «два в одном» (теперь не странно, почему весь почти ХХ век была вот эта тенденция, про понимание как «два в одном», да?). Это такая очевидная самой себе несгибаемость в любом деле, которая задается вопросом, как себя употребить – и обнаруживает, что она может свободно выбирать стратегическую пару, устроенную по формуле «это так именно потому, что это не так», и что воля к действию только укрепляется от того, что выбираются масштабные, мирового масштаба элементы этой пары.

Если люди, находящиеся сейчас в окопах ВСУ, будут находится там еще какое-то время (конечно пребывание именно в зоне АТО не принципиально, многие активисты нынешнего режима тоже чувствуют себя в окопе, и в этом, как вы видите теперь, есть большая правда), то они оттуда в итоге вылезут. Но – не с пророссийскими, теперь, настроениями (страшную ошибку, в этом случае, осознав), и не с зрело-украинскими настроениями (как бы наверстав, тогда, все не случившееся за столетия). Они вылезут с настроениями совершенно фашистскими. Мы с вами знаем что нам тогда делать. Но так бы не хотелось, чтоб такое произошло!

Приложение I

Для ленивых студентов

1. Человек видит мир, как бы переводя все время взгляд с вещи на вещь, и ему естественно поэтому всякий раз терять из виду только что виденное.
2. Такой человек дан себе самому как «тот, кто видит сейчас это».
3. Возможно повредить, в человеке, этот режим смены планов, и в частности это возможно сделать предложим его вниманию опровергающее само себя сообщение на столь значимую, жизненно значимую для него тему, что он не сможет просто отказаться думать о предложенном.
4. Тогда сознание, не способное ни видеть два несовместимых смысла у одного предмета, ни отбраковать один из двух, ни отбросить всю тему вообще, переходит в режим опоры не на вещь, которая перед ним сейчас, а на «себя меняющееся» (или «себя, переменчивое»). Так достигается возможность, знакомая нам по тому, когда о предмете думаешь одно, а потом меняешь мнение и думаешь, теперь уже, иначе: тут один смысл предмета не приходит на смену другому, но я — тот, кто смотрел только что, видел «то», и я же кто смотрит сейчас и видит «это».
5. Достаточно быстро человек начинает переживать себя как – уже – ни «то, и сразу это», а как переменчивость как таковую.
6. Такая переменчивость есть непривязанность к вещам, свобода от них, и от действительности в целом, и вместо того чтоб искать большей устойчивости в большей присоединенности к миру, человек обнаруживает, что для него возможно наращивать устойчивость за счет большей отсоединенности от него.
7. Большая отсоединенность, свобода от мира переживается в ситуации большей настоятельности, и такой человек очень предрасположен к тому, чтоб начать менять мир. Он переживает свою активность как расширение вовне своей зоны влияния, то есть расширение себя.
8. Для такого сознания не просто нет необходимости в том чтобы защититься от противоречивых сообщений типа «это так, и это не так», но он сам легко продуцирует такие же в ответ.
9. Такие продуцируемые им сообщения позволяют сознанию больше быть переменчивостью как таковой, если сообщения носят более масштабный, более мировоззренческий характер – так что для такого сознания привлекательна идея «мирового господства» и сопоставимые идеи.
10. Сознание этого типа, поврежденное ситуацией неспособности выбрать из двух взаимоисключающих сообщений – но, однако, не обнаружившее опору во внутренних переменах как таковых, что должно значить – менее поврежденное сознание, далее пребывает состоянии дезорганизации, чему соответствуют переживания безразличия, растерянности и апатии.
11. Для такого сознания должна существовать возможность вернуться к формуле существования как направленности, то есть к формуле – «единственно, «Я» — одна вещь передо мной сейчас».
12. Должна существовать возможность такого возвращения в этот утерянный когда-то режим, которое можно сравнить с моментальным наведением резкости в фотоаппарате, когда исходная нерезкость видения вещей была, собственно, расфокусировкой сознания, как системы.
13. Такое может произойти в ситуации внимания к совершенно незначительным, текущим вещам, и такое может произойти только если внимание не направленно на имеющие мировоззренческое значение темы.

Приложение II

Для ленивых студентов, интересующихся проблемами методологии.

1. Слово, фраза, абзац повествования и текст – в каждом случае взятые отдельно — есть способ одному сознанию указать другому сознанию на вещь (в широком смысле, как «фрагмент окружающей реальности»).
2. Написание текста есть прояснение для самого пишущего того, на что он чувствует возможным и необходимым указать, но присутствие чего дано до всего только интуитивно, только как присутствие.
3. Расширение текста в ходе работы над ним, то есть, приблизительно, переход от выражающую основную мысль фразы к изложению в объеме абзаца, а потом и далее — есть такое отступление от предмета, которое имеет смысл — перейти от того чтоб «упираться, вплотную, в нечто» к тому чтоб «видеть это уже на отдалении и – видеть все ясно, целиком и как имеющий имя предмет».
4. Результатом такого ряда отступлений, и составляющих текст, является еще то, что пищущий более не видит, в поле своего зрения, в момент своей направленности на то, на что он намерен указать – еще и себя. Иначе говоря, не видеть или не вполне видеть предмет, это отчасти закрывать его собой, вроде как частью своего тела, рукой например. Когда предмет виден весь – мне ничего мое его не закрывает.
5. В классическую феноменологию это проецируется как действие идеирования, когда полное описание в завершенном тексте есть совокупное, с помощью ряда абзацев, параграфов либо затронутых тем, указание на эйдос как вещь, все стороны которой восстановлены для сознания, и как смещение пишущего на уровень эйдетической редукции, когда «Я», как собственно персона, больше сознанию не дано.
6. В точную противоположность способу переживания мира определяемого выражением «Государство это Я», в чем Наполеону и следуют сегодняшние средние и маленькие узурпаторы (которым и было посвящено эссе, так что к этому выражению сводима большая часть пунктов предположительно интересных для ленивых студентов), текст, когда над ним закончена работа, это именно совершенно не я. Текст – это указание на предмет.